"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

Слезы навернулись на окаянных очах моих.
Все дальнейшее вспоминается как страшный сон. Квадратноскулое, с "боксерской"
носопырой хайло Кондратия Константиновича вдруг плаксиво исказилось, утратило
строгость форм, инсультно перекособочилось. Поначалу я подумал было, что это
всего лишь оптический эффект, мои дурацкие слезы, не более. Но тут Ираида
Прокофьевна дико -- Пегас встал на дыбы! -- завопила:
-- Караул, наси... фиксируйте его!
-- Э-э...ахуэ... -- по привычке в рифму захрипел неисправимый матюжник. И
Господи, Господи! -- до меня дошло, что с ним творится нечто уму непостижимое,
сродное тому, что стряслось с дворником Гайнутдиновым некоторое время тому
вперед.
Тайный мой завистник и недоброжелатель Кондратий Комиссаров, царствие ему
небесное, "поплыл" под моим незафиксированным взором!..
-- Аа... мамуа!.. -- вымычал он, валясь в крапиву. Лязгнула шашка, тупо тумкнул
затылок, покатились пятаки...
Именно в эту критическую минуту Ираида Прокофьевна Ляхина и проявилась во всем
своем грядущем великолепии. Всплеснув грудями, как крыльями, она одним прыжком
оседлала моего ампутированного лошака. Неверный Пегас чуть не надломился, но
все-таки, сволочь, выдержал. Лишь виновато покосился на меня, мол, извини,
Витек, сам видишь, как оно оборачивается...
-- Юные пенсионеры! -- засовывая под мышку правую титьку, вскричала
новоявленная амозонка, воинствующе нагая, с указующим китайским зонтиком в
руке. -- Юные пенсионеры, к борьбе с чуждыми нам воззрениями -- будьте
готовы!
-- Всегда готовы! -- дружно ответили верные левинцы, выскакивая из-за кустов,
где они и прятались все это время.
К распростертому Кондратию Константиновичу подбежала Перепетуя с огнетушителем.
С тем самым, на баллоне которого было написано "Гипосульфит натрия (Фиксаж)".
Зашипела струя, пущенная в подвергшуюся деформации голову.
-- Так ведь это же фотозакрепитель, -- запоздало изумился я.
-- А ты, мудила гороховый, думал, его "шипром" освежать будут?! -- захохотала
гарцующая валькирия. -- Чего стоишь-то?! Забыл, что делают в таких случаях? А
ну -- беги, звони куда следует!..
-- И вот ведь что поразительно: подхватив пальтецо, я действительно побежал.
Этак бодренько, трусцой. Туда -- к телефонной будке у кинотеатра. А добежавши,
снял трубочку и набрал соответствующий номерок. Простой такой, с детства
запомнившийся. Товарища капитана Безымянного...
В общем, когда подкатила музейная эмочка (черная, со шторками на окнах), я уже,
скорбно потупясь, стоял над бездвижным Кондратом Всуевым. Был он весь какой-то
совершенно непохожий на себя -- поверженный, с широко раззявленным,
перекошенным в беззвучном протесте ртом, в глубине которого -- справа, вверху
-- пугающе поблескивала золотая коронка, и чего уж греха таить -- именно
оттуда, из хамского этого хавала я, Тюхин, и позаимствовал ее для своей
крылатокопытной, в яблоках, метафоры... Или не у него?
Поскрипывая портупеей, приблизился товарищ майор.
-- Это он! Он! -- дружно ткнули в меня пальцами вечно юные левинцы.
Я растерянно огляделся. Увы, увы -- ни идиотского моего лошака, ни грудастой
подруги детства в необратимо облетающим скверике уже не было.
-- Ваши документики! -- козырнул мой будущий следователь.
-- Да Тюхин, Тюхин моя фамилия, -- пробормотал я, нащупывая в потайном кармане