"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

ни холодно, ни жарко. А уж если совсем начистоту, как товарищу Бесфамильному,
то и не особенно уж и больно. Даже когда этот амбал Афедронов, хыкнув, перешиб
мне только что загипсованную ногу. Мне было никак. Я ведь, сказать по совести,
и супругу-то почти не вспоминал. Почему -- это уже другой вопрос. Совсем
другой. И чтобы уж к этой теме больше не возвращаться, скажу вам вот что:
русский человек, он ко всему привычный -- и к революциям, и к чужбинам. А после
всего, что пережил я лично, возьму на себя смелость усугубить формулировочку:
жизнь, господа, все равно прекрасна, даже если эта жизнь потусторонняя...
А потому, милые вы мои, дорогие, хорошие -- что бы вам там не плели, какую бы
чушь не втюхивали, -- не слушайте вы этих злобствующих не...
Тут какие-то искры из глаз, провал в памяти. А когда я очнулся, он уже сидел
рядом со мной.
-- Это вы, Ричард Иванович? -- не поворачиваясь, простонал я. И как это ни
странно, не ошибся!
-- О-хохо-хохонюшки! -- вздохнул мой сосед, закидывая ногу на ногу. -- Ну и
задали вы мне, Тюхин, задачку! Я вас, такой вы сякой, прямо-таки обыскался!..
-- и тут он заговорщицки понизил голос: -- А ну-те-с, как на духу, как
диссидент... м-ме... диссиденту!..
Да, это был он -- мой таинственный Вергилий из подвала, теперь уже совершенно
позитивный, уже не седой, в круглых, для инвалидов по зрению, очечках, в
луначарской бородке клинышком, в соломенной шляпе, в сандалиях на босу ногу. Я
посмотрел на его длинные, как у Конфуция, ногти, на слуховой, с проводочком,
аппаратик в ухе и -- сам не знаю почему -- расплакался, как ребенок, и
рассказал ему все... Ну, почти все...
-- Ах, Тюхин, Тюхин, -- только и покачал головой Ричард Иванович Зоркий.
И был вечер. И по небу плыло кучерявое закатное облачко. И когда Ричард
Иванович, откинув голову на спинку скамейки, спросил меня, что оно мне
напоминает, это самое облачко, я как-то сразу вдруг опомнился и прямо в его
предательски засвиристевший аппаратик заявил, что облако это удивительно
напоминает мне профиль нашего дорогого и любимого Вождя, друга всех угнетенных
Вселенной -- товарища С., Ионы Варфоломеевича.
Зазвонили колокола. У Ричарда Ивановича мелко задрожал подбородок.
-- Здорово же они вам зрение откорректировали, -- прошептал он, --
квалифицированно!..
-- Теперь не "поплывет"?
-- Куда там?..
Мы замолчали. И вовремя. Ибо именно в этот миг через боковой, на часовенку,
выход, откуда прежде выносили гробы, выбежал очередной "очищенный". Нет, даже
не выбежал, а вылетел, как ошпаренный -- весь уже не номенклатурно розовый, а
бурячный какой-то, взъерошенный, со съехавшим набок галстуком и перекошенной,
как у... ну, сами догадываетесь, как у кого -- физиономией. В отличие от всех
прочих, бодрой рысцой возвращавшихся к паперти, этот товарищ зачем-то рванул
через площадь, к дому с проходным -- на Артиллерийский переулок -- двором.
Бежал он зигзагами, как через минное поле и рот у него был разинут, а глазищи
вытаращены. До ворот оставалось уже всего ничего, когда на крылечко собора
вышел молодой человек и навскидку, почти не целясь, трижды выстрелил. Бегун
споткнулся о высокий паребрик и, всплеснув руками, упал.
Ричард Иванович снял шляпу и, покосившись на меня, начал обмахиваться ею.
-- А ведь сколько раз было говорено, -- вздохнул он, -- храните деньги в
сберегательных, господа хорошие, кассах! Летайте... м-ме... только самолетами