"Виктор Эмский. Адью-гудбай, душа моя!" - читать интересную книгу автора

-- Но там же охрана, сигнализация... Ты что, ты будешь снимать часового?.. А
глушитель?! У тебя есть глушитель?..
Моя хорошая только презрительно кривила губки.
В 03.05, когда со всей очевидностью стало ясно, что мы уже опаздываем, то есть
происходит то, чего я всю жизнь не терпел делать сам, а уж тем более -- не
прощал другим, она наконец передернула затвор.
-- Что, встреча отменяется? -- не выдержал я.
-- Терпение, Тюхин! Выдержка, спокойствие и терпение, -- засовывая маузер в
кобуру, сказала Идея Марксэновна в кожаной тужурке, в косынке, в белых
тапочках. И встала со стула и, посмотрев на будильник, нахмурила упрямые брови.
-- А вот теперь -- пора! Заходи, Тюхин. Заходи и закрывай дверь на крючок.
И я зашел и закрыл. То есть сделал то, что делал каждый вечер, когда мы
ложились спать (и оба -- как выяснилось из телефонного разговора -- с ужасом,
потому что в одну не шибко прекрасную ночь я вдруг обнаружил, что ее интимное
местечко крепко-накрепко зашито суровыми нитками, как были зашиты злосчастные
глаза Ричарда Ивановича...).
Итак, я зашел в ее светелку и закрыл дверь на крючок. На будильнике было 03.03.
Идея Марксэновна подошла к окну, стекла которого, как вы помните, были
выкрашены белой больничной краской, она щелкнула задвижечкой и открыла ставни
на себя.
В лицо пахнуло сыростью. Она вылезла в окно и снизу, из темноты, протянула мне,
курослепому, руки:
-- Спускайся, тут невысоко.
Осторожно нащупывая ступеньки, я слез на землю. Тут как раз взлетела
осветительная ракета, я огляделся и в очередной раз не поверил глазам своим.
Окно, из которого я только что выбрался, каким-то совершенно необъяснимым
образом превратилось в окошечко строительного вагончика на колесах. Заляпанная
известкой стремянка была приставлена к нему. Вагончик, покосившийся, с
выломанной дверью и весь издырявленный пулями, стоял в бурьяне, в двух шагах от
водоема, узнать который не представляло ни малейшего труда. Это был пруд
Таврического сада. В трепетном свете ракеты я узнал и контуры дворца за ним, и
деревянный мостик, тот самый, с которого в детстве кормил уток. Дул ночной,
пахнущий Охтинским химкомбинатом, ветер. Шуршала мокрая листва чудом уцелевших
деревьев. Когда мы переходили мостик, сырую тьму вспорола еще одна "свечка".
Ракета с негромким шпоканьем вспыхнула над развалинами кинотеатра, я
споткнулся, ухватился за перила и... обмер. Широко раскинув руки, он лежал на
воде лицом вверх, уже вздувшийся малость, все в том же черном фраке, в бабочке,
все такой же безглазый, только теперь уже и без усов. Один из моих обидчиков --
брат-близнец Брюкомойников был мертв.
Шизая дернула меня за рукав. Мы прошли еще метров десять по берегу и свернули в
заросли. Под ногами затрещали ветки. Мы продрались сквозь кустарник и тут, на
маленькой полянке под дубом, Шизая остановилась и прислушалась.
Скажу честно, когда она вынула из кобуры свою "пушку", сердце у меня
встрепыхнулось. Я уже начал было: "Отче наш, иже еси...", но Идея Марксэновна
почему-то вдруг передумала и, горестно вздохнув, поднесла дуло к собственному
рту. "Неужто застрелится? Как Гадюка, толстовская?" -- с сочувствием подумал я.
Но в эту ночь хорошая моя стреляться была, по всей видимости, не расположена.
Точно опытный охотник, Идея Марксэновна Шизая дунула в дуло. Глуховатый,
похожий на крик ночной птицы, условный сигнал разнесся по дремучим закоулкам
режимной территории. Прошла секунда, другая... И вдруг в ответ отгукнулось.