"Виктор Эмский. Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину (Химериада в двух романах)" - читать интересную книгу автора

соседа, того самого Левина из 118-й, который еще весной 92-го свалил,
падла, в свой Израиль, после чего в его квартиру и въехал, должно быть,
мой роковой чеченец.
Этот, потусторонний Илья Вольдемарович был уже в годах, в камилавке и
в пейсах. Каким-то особо неотступным, отеческим взором он смотрел мне
прямо в глаза, как бы спрашивая с мягким еврейским укором: "Ну, а вы,
дорогой товарищ таки-Тюхин, верной ли вы дорогой идете в наше светлое
будущее?". И пока что нечего мне было ответить ему, не менее дорогому
товарищу Левину, увезшему свою любимую беременную кошку в ящике из-под
макарон.
Как вы сами понимаете, моя реакция не могла остаться незамеченной.
Наступив мне на ногу, товарищ майор дружески поинтересовался, где и при
каких обстоятельствах я, Финкельштейн, впервые встретил изображенного на
портрете человека, на что я, Тюхин -Эмский -Хасбулатов, совершенно доб-
ровольно и чистосердечно поведал товарищу майору о всех обстоятельствах
моих сношений с вышеупомянутым Левиным Ильей Вольдемаровичем на почве
преферанса.
- Владимировичем, Тюхин, Вла-ди-ми-ровичем! - мягко поправил меня то-
варищ майор и вдруг взявшись за сердце, попросил у Кузявкина валидол.
Я помог ему сесть на табуретку, после чего товарищ Бесфамильный ска-
зал, снимая черные свои очки дрожащей рукой:
- Что ж вы, Виктор Григорьевич, раньше-то?.. А-а?!
И он вдруг всхлипнул и мелко, как моя прабабушка-цыганка затряс вдруг
плечами, а я, пользуясь случаем, опрокинул в рот услужливо налитую мне
Афедроновым рюмку, а потом еще три, потому что глаз, как таковых, у то-
варища майора под очками не оказалось. Вместо них я увидел две, нарисо-
ванные фламастером, буквы О или, если хотите, - два нуля, что, как вы
сами понимаете, не могло не взволновать меня до глубины души.
И тут появился спирт "Рояль"...
Пил я не закусывая, как Бондарчук в фильме "Судьба человека".
После третьей бутылки звезды на погонах моих новых товарищей заблис-
тали светлей, а кровь, бля, ускорила свой бег по еще до конца не вытяну-
тым из меня жилам...
А когда они все позасыпали, фашисты проклятые, я шариковой ручкой на-
писал на огромном лбу Кузявкина: "О, поднимите же ему веки, как поднима-
ют шторы в шпионских фильмах беззаветно заработавшиеся контрразведчики!
= Доброжелатель".
Потом случилось что-то еще... И еще... Подробностей, увы, не помню,
как-будто их и не было...
Ну, смутно припоминаю, как на крыше Большого дома с выражением декла-
мировал Суркова. Пел с Афедроновым песню, в припеве которой были слова:
"Вчера воскрес товарищ С."...
Психиатра помню. Седенький такой, в пионерском галстуке, все меня,
козел, шприцом кольнуть норовил...
И уж конечно, век не забуду амбала А. Ф. Дронова. Это ведь он на спор
перешиб мне ребром ладони загипсованную ногу, каковую сломал я, упав все
с той же кагебэшной крыши...
В общем, в памяти осталась какая-то совершеннейшая чушь. Да и надо ли
об этом, потому как совсем уж вскоре, ну месяцев через шесть после реци-
дива, меня под руки ввели в кабинет к товарищу Бесфамильному, и он,