"М.Емцов, Е.Парнов. Только четыре дня" - читать интересную книгу автора

- Видишь ли... - она замялась, - конечно, данных мало, но у меня
появилась идея. Что, если попытаться воссоздать образ этой девушки. Чисто
художественно, конечно. И настроение у меня сейчас самое подходящее.
- А, вот оно что... - сказал Второв. - Ну давай действуй. Но, боюсь,
фактов маловато и все так запутанно.
- А я без фактов. Мне хочется передать настроение...
- Ну разве что. Настроение вещь важная. Правда, настроение не
доказательство, его в дело не подошьешь, а впрочем, почему бы и нет? Пиши, а
я лягу спать, у меня что-то голова разболелась...
Ему казалось, что он уснет, как только коснется подушки. На самом деле
он проворочался еще часа два на твердой и тяжелой, словно вылепленной из
влажной глины, постели. Один раз, выходя курить, он увидел, что жена еще
работает в его кабинете. Оранжевые клубы табачного дыма плавали вокруг
люстры.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ

Утром Вероника протянула ему несколько исписанных листков бумаги.
Второв стал читать:
Рассказ о седом псе.
"Это единственное воспоминание о нем, которое мне захотелось занести на
бумагу. Были и другие, оставившие более сильное и яркое впечатление, но
моему сердцу дорого именно это. Может, потому, что все произошло до
катастрофы? Не знаю, но, когда я думаю о Дигляре (так потом прозвали седого
пса), у меня вновь возникает ощущение тревоги и ожидание несчастья, такое
же, как и тогда перед взрывом. Это неприятное тяжкое чувство делает
воспоминание ярким и достоверным, хотя мне сейчас грех жаловаться на плохую
память.
Догорал пронзительный мартовский вечер. Бывают такие тревожные и
утомительные вечера в самом начале весны, когда небо становится многоцветным
и ярким. Дул сырой морозный ветер, и мы порядком замерзли. Он ужасно упрям.
Сколько я его ни убеждала, ни за что не хотел садиться в машину.
Он проводит меня пешком, ничего ему не сделается, или я его совсем
стариком считаю?
Разговор принимал тот неприятный оборот, которого я всегда стремилась
избежать. В последнее время он все чаще возвращается к этой теме. Я поняла,
что мысль о старости становится манией, идефикс, и всегда старательно
избегала этой темы.
Иногда он так устало и тоскливо смотрел на меня или вздыхал, думая, что
я не слышу его, а я все-таки слышала, видела, и сердце мое сжималось от
боли. Плакать я не смела. Он терпеть не мог слез и становился злым и
жестким, как хирург в операционной. Ведь все равно с этим ничего нельзя
поделать. Оставалось молчать.
Мы шли по направлению к моему поселку. Ветер дул сбоку. А он все
говорил о своих предчувствиях. Он почти никогда не делал логических выводов,
не выдвигал точных, строго обоснованных предположений. Он говорил только о
чувствах. Он все ощущал как часть удивительного ансамбля жизни. Я всегда
останусь благодарной ему за эту потрясающую способность чувствовать, которая
была сущностью его гениальности.
Дорога тянулась и тянулась, ветер то ослабевал, то вдруг нарастал, небо