"Сюсаку Эндо. Молчание" - читать интересную книгу автора

деревьев. Я с детства любил науку о растениях, так что, очутившись в Японии,
мог узнать многие породы. Железное дерево, гранат... Иные растения Господь
даровал любой стране, но здесь встречались совсем незнакомые мне кусты и
деревья.
К полудню небо очистилось. В лужах отражались голубое небо и маленькие
белые облачка.
Я опустился на корточки, чтобы ополоснуть вспотевшую шею, и размешал
рукой эти облака. Облака исчезли, и на их месте появилось отражение
измученного мужского лица. Почему именно в такие минуты я представляю себе
Его лик? На протяжении многих веков бесчисленные художники рисовали
Распятого на кресте, и, хотя никто из них никогда не видел Его, они
вкладывали в свои творения извечные человеческие мечты, изображая Его
прекрасным, святым. А из лужи на меня смотрело безобразное, грязное,
заросшее бородой лицо загнанного человека, до неузнаваемости искаженное
усталостью и тревогой. Замечали ли вы, что в такие минуты человека часто
охватывает безудержный смех? Нагнувшись над водой, я растягивал губы,
таращил глаза, корчил дурацкие рожи, как слабоумный. (Почему я делал такие
глупости? Такие глупости!)
В лесу среди тишины глухо, надтреснутыми голосами застрекотали цикады.
Солнце уже потускнело, небо снова заволокли тучи. Тени стали длиннее, и я уж
потерял надежду догнать человека, разжегшего костер.
Я снова зашагал, бормоча вспомнившиеся мне строки Писания. "Всходит
солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет
ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и
возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не
переполняется... Все вещи в труде... что было, то и будет; и что делалось,
то и будет делаться..."17
Я вспомнил вдруг шум прибоя, к которому мы с Гаррпе прислушивались
ночами, этот мрачный шум волн, похожий на барабанный бой, доносившийся в
темноте. Всю ночь бездумно, бессмысленно накатывали и отступали назад эти
волны. Они равнодушно омывали мертвые тела Итидзо и Мокити и, поглотив их,
по-прежнему шумели так же бесстрастно. Господь тоже молчал, как это море. Он
безмолвствует до сих пор.
Нет, я не прав... Чтобы прогнать эти мысли, я тряхнул головой. Если
Бога не существует, разве смог бы человек вынести это жуткое равнодушие, это
жестокое бесчувствие моря?
И все же - что, если?.. "О, конечно, всего лишь "если"... - прошептал
вкрадчивый голос. - Если бы вдруг оказалось, что Бога нет..."
То была страшная мысль. Какой трагикомедией оказалась бы тогда вся моя
жизнь. А смерть Итидзо и Мокити!.. А подвиг миссионеров, пересекавших моря и
океаны, тративших годы, чтобы добраться до этой земли... И я сам, блуждающий
сейчас в этих горах, - какими нелепыми выглядели бы все мои поступки.
К горлу подступил комок. Борясь с тошнотой, я срывал и ожесточенно
жевал траву. Конечно, я знал, что сомнение - самый великий грех. Но почему
Всевышний молчит? Этого я не мог постичь. Господь спас праведника из
пламени, пожравшего пять городов... Но и сейчас, когда над опустошенной
землей еще клубится дым пожарищ, а на деревьях висят плоды, которым так и не
суждено созреть, Он мог бы сказать хоть слово. Но Он молчит.
Я почти скатился со склона, потом опять замедлил шаги, но страшные эти
мысли всплыли в моем сознании, как пузыри на воде. Мне было жутко. Чего