"Пер Улов Энквист. Пятая зима магнетизёра " - читать интересную книгу автора

пытались прийти на помощь товарищу (хотя понимали, что в темноте у них
ничего не выйдет). Упавший застрял на середине спуска - придется ему висеть
там, где он повис.
Утром все могли удостовериться, чем завершилось маленькое славное
ночное приключение. Бездыханное, хотя иногда странно подергивающееся тело
зависло в двадцати метрах над пропастью, зацепившись за куст, упрямо
взбирающийся по склону. Двое мужчин уже почти добрались до тела, которое
словно бы давало знак, я чувствую, что помощь близка.
Полчаса одолевали они скалу, наконец, попытка их как будто увенчалась
успехом. Они обвязали тело веревками и с усилием начали трудный спуск по
оставшемуся пути ко дну ущелья.
Мейснер медленно наклонился, взял камень; он почувствовал: те, внизу,
замерли, смотрят на него и ждут. Они ждут, что я брошу камень, подумал он. У
них уже сложилось представление обо мне, и вот они ждут, что я брошу.
Мейснер свесился над пропастью, разжал руку и выпустил камень, тот
полетел вниз. Он летел, медленно ввинчиваясь в пропасть, отскочил от
скалистого выступа и скрылся в траве в двадцати метрах от того места, где
стояли люди.
Никто из стоявших внизу не произнес ни слова. Все происходящее было
каким-то нереальным, похожим на сон.
Они унесли тело и больше уже не пытались взобраться наверх.
Он вполз обратно в свое убежище, понимая, что все пути перекрыты, и они
никогда не отступятся. Его звали Фридрих Мейснер, он родился сорок шесть лет
назад в Игнанце, и лицо его было таким изможденным и грязным, каким не было
уже много лет. Его глаза, которые одни называли жгучими, другие
пронзительными, а те, у кого не было столь развито чувство драматического, -
черными, теперь запали еще глубже обычного. А его скулы - то, на что люди
обращали внимание, прежде всего, то, что во всех протоколах именовалось
"особой приметой", то, за что в детстве товарищи прозвали его "монголом", -
его скулы, выступали резче, чем всегда. Это был исхудалый, изможденный,
загнанный в пещеру пленник с угрюмым взглядом, которого лишь с величайшей
натяжкой можно было соотнести с теми приметами, какие он привык считать
своими.
Париж, думал он иногда, меня должны были бы судить в Париже. Но не
здесь.
В последующие ночи он спал мертвым сном. Он был уже не в силах даже
делать вид, что бодрствует: если бы они взобрались на скалу сейчас, все было
бы кончено в течение пяти минут - разве только они захотели бы по кусочкам
поджаривать его на медленном огне, таким образом, растянув удовольствие на
часы, дни или недели.
Но преследователи тоже устали. Устали ждать и устали рисковать собой.
Сквозь пелену усталости он услышал снизу возбужденные крики; это было
так не похоже на ту затаенную тишину, к которой он уже привык, что в течение
нескольких мгновений он пытался встать и подойти к обрыву. Но он слишком
устал и быстро сдался. Крики через несколько минут прекратились, и стало
тихо, как прежде.
Они ждут, вяло думал он. Я не вышел, и теперь они ждут для верности.
Он уже привык, привык к мысли о смерти. Она казалась ему теперь не
реальной и страшной, а просто короткой мукой перед долгим покоем.
Короткая жгучая боль, думал он, огненная волна в глотке, словно