"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

голове я услышал шаги - девушка удалялась. Я со всех сил хлопнул ладонью по
двери, вернулся на свой тюфяк на полу и задремал...
Через несколько минут я проснулся, встал, подошел к двери и, повернув
ручку, обнаружил, что дверь не заперта. Я вышел и стал озираться в пустой
квартире, как человек, вылезший из чрева земного на солнечный свет.
Обернувшись к двери в комнату, где я провел последние семь месяцев, я
увидел, что Максси написала на ней черным маркером: ЗДЕСЬ ЖИЛЕЦ. Я бросил
все - включая мои кассеты, - взял пятьдесят пять баксов из сигарной
коробки, где Максси хранила наличность, и ушел.

Не будем слишком долго разбираться, зачем в восемьдесят втором году я
вернулся в Париж. Скорей всего, просто так случилось, что я там оказался в
это время, - рано или поздно я собирался вернуться туда, и случайно это
произошло именно тогда. Меня уволили ("за нарушение субординации" и
"оказание разлагающего влияния на сотрудников", но в это тоже не стоит
вдаваться) из одной исследовательской фирмы, где в мои руки стекались
тысячи фактов, свидетельствующих о проявлениях хаоса... Сбежав от работы и
от романа с недавно разведенной женщиной, которая все еще чувствовала себя
виноватой перед бывшим мужем, я отправился в Париж. И вот я там. Какое-то
время пожил с анархистами на рю Вожирар, неподалеку от Эйфелевой башни,
потом переехал на рю Жакоб, совсем рядом с бульваром Сен-Жермен, в
гостиницу, где консьержка снабжала меня зубной пастой, туалетной бумагой и
аспирином от моих головных болей, а также разрешала повременить с оплатой
номера.
Когда я впервые повстречался с Энджи в кафе "Липп", она сказала:
- Давай договоримся кое о чем? Давай не будем слишком много
расспрашивать о прошлом?
"Какое у нее может быть прошлое?" - подумал я тогда. Ей было - страшно
подумать - девятнадцать лет. А мне - трудно поверить - двадцать пять. Стоял
июль, и в тот день она единственная на всем бульваре сидела на солнцепеке,
не нуждаясь в тени. Легчайший ветерок шевелил ее длинные черные,
ниспадающие на плечи волосы. Она показалась бы мне очень утонченной в своих
черных сапогах с заправленными джинсами, как носили француженки, если бы не
смехотворный плюшевый мишка, которого она усадила рядом с собой на
скамейку. Позже, кроме мишки, ее выдавала еще привычка, забывшись, грызть
ногти - это совершенно не сочеталось с остальным обликом, который она себе
выстроила, с натренированной, решительной уверенностью.
Тело Энджи не производило ни капельки пота. Американка азиатского
происхождения, она не обладала совершенной красотой, но ее красоты хватало,
чтобы смущать и волновать встречных мужчин. Двадцать лет назад мать Энджи
повстречалась с ее отцом в Токио. Она служила санитаркой в военном
госпитале в Корее и в Токио приехала в отпуск. Потом они поселились близ
Лас-Вегаса, где и родилась Энджи. Ее отец был физиком, эмигрант из Страны
Восходящего Солнца среди полудюжины эмигрантов из Третьего рейха, а теперь
все работали на победоносных американцев в пустыне Невада, и днем
беременная мать Энджи выходила в патио и лежала там в шезлонге, нежась в
радиоактивном свете испытаний, над которыми трудился ее муж всего лишь по
ту сторону забора... Это было все, что мне дано было узнать о прошлом Энджи
в первый момент, и я попивал водку с тоником и думал - не ляпнул ли чего в
попытке поддержать беседу.