"Илья Эренбург. Тринадцать трубок" - читать интересную книгу автора

еврей - я должен был довольствоваться тремя книгами: молитвенником, арабским
толкователем снов и руководством к взысканию процентов. Я прочел их с начала
до конца так, как читают евреи, потом еще раз с конца до начала, согласно
обычаю христиан, и, увы, я все понял. А знание лишь тогда заманчиво, когда
кажется непостижимым. Я узнал, что, если бы я действительно был праведным и
не занимался вращением своего живота, бог наградил бы меня, Элеазара, и весь
мой род до двадцатого колена включительно тучными пастбищами, также, что,
если бы мне приснились когда-нибудь белые мыши, я получил бы наследство от
богатого тестя, хотя никакого тестя, даже бедного, у меня давно нет,
наконец, что, если бы кто-нибудь был мне должен один пиастр, я смог бы по
всем правилам подсчитать, сколько процентов приросло на этот пиастр. Все это
наполнило меня скукой. Я уже готов был презреть науку, как презрел раньше
любовь и веселье. Но новые соблазны открылись передо мной. Мать твоя,
Ребекка, ненавидела мои книги и раз, воспользовавшись тем, что я,
подсчитывая проценты, задремал, обратила все три тома на растопку жаровни.
Она пощадила только кожаные переплеты, которые казались ей вещами
безвредными и даже имеющими ценность. Плача над гибелью книг, хотя и
разоблаченных мною в их лжемудрости, я сжимал переплеты, подобно одеждам
дорогого покойника. Вдруг я заметил, что к коже, облачавшей молитвенник,
приклеен листок с письменами на неизвестном мне языке. Я сразу догадался,
что именно здесь таится непостижимое знание. Я отнес листок к мудрому Абраму
бен Израель, и он сказал мне, что эти слова написаны на голландском языке,
ему неизвестном. Сын мой, второй раз в жизни я продал самую необходимую вещь
- штаны и купил учебник голландского языка. По ночам, когда Ребекка спала, я
изучал тысячи труднейших слов, у которых, как у диковинных цветов, были
труднейшие корни. Прошло три года, пока наконец я смог разобрать, что было
написано на листочке, приклеенном к коже, облекавшей когда-то молитвенник.
Это были советы, как лучше всего шлифовать крупные алмазы. Но никогда я не
видел никакого, даже самого мелкого алмаза. Правда, на берегу моря я находил
порой блестящие камешки, но они не поддавались никакой шлифовке. Я оставляю
тебе этот листок как явное свидетельство тщеты знания. Удовлетворяйся
приятным сознанием, что на свете много непонятных языков и непрочитанных
книг. Пусть другие учатся, портят глаза и жгут зря масло.
Ицхок поблагодарил отца за листок бумаги с переводом, тщательно
приписанные к нему рукой Элеазара бен Элии, и сказал:
- По-моему, ты не напрасно изучал голландский язык. Масло все равно бы
сгорело, и твои глаза все равно бы испортились, потому что маслу подобает
сгорать, а глаза с годами портиться. По крайней мере ты меня научил, как
надо шлифовать крупные алмазы. Кто знает, может быть, я найду другой листок,
где будет сказано, как разыскивать эти каменья, и стану самым богатым купцом
Салоник.
Иошуа рассказал мне, что Ицхок действительно разбогател. Правда, он не
нашел трактата о том, как находить крупные алмазы, но, очевидно, другие
прочитанные им фолианты дополнили наследство отца, так как он открыл
мастерскую фальшивых бриллиантов. Дела его идут блестяще, и совесть его
чиста, ибо если в талмуде и осуждаются фальшивомонетчики, то там ничего не
сказано о тех, кто честно изготовляет фальшивые каменья.
Отправив трех старших сыновей, довольных назиданиями и наследством,
Элеазар бен Элиа остался вдвоем с младшим сыном Иошуей, который тогда был
глупым юношей без определенных занятий, а теперь считается самым уважаемым