"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

его похоронить со всеми отсталыми штучками, - ведь нас будет тогда ровно
десять евреев. Вы спросите: "откуда десять, если один умрет?" Десятый - это
сторож. Хоть он и уверяет, что он какой-то закавказский грузин из
полусамостоятельной федерации, я думаю, что он скорей всего мой двоюродный
племянник из Мозыря и что его настоящая фамилия Капелевич. Впрочем, если от
тоски по неприкрашенной свободе и по Феничке Гершанович умру именно я,
Лазик Ройтшванец, то я прошу вас не читать надо мной прискорбных молитв.
Пусть лучше Левка споет надо мной контрабандную песенку о заграничных
бананах. Я никогда не пробовал этих выдуманных фруктов, но я знаю, что
такое самая ужасная страсть. И я прошу вас не говорить надо мной "кадиш". Я
прошу вас сказать: "он, может быть, был гнилым продуктом, и он наверное
утаил пфейферские брюки. Но он любил неприкрашенную свободу, разгул
деревьев на берегу Сожа, звезды, которые вертятся где-то в пустых
горизонтах, и он любил одну гомельскую девушку, имя которой да будет
покрыто последней тайной". Я прошу вас сказать все это - если я умру, но,
конечно, я вовсе не думаю умирать, и я даже думаю сейчас же доказать тебе,
Натик, что ты, как говорит товарищ Гуревич, какая-нибудь оскопленная
личность. Если я уничтожил самого Гершановича, то я в пять минут докажу
тебе, что земля держится вовсе не на трех подпорках и что гораздо лучше
заниматься хорошенькой китайской головоломкой, нежели повторять всю жизнь
одни и те же прискорбные фразы, которые известны всем гомельским кошкам, не
говоря уже о собаках.
Только - только Лазик начал просветительную лекцию, как внимание его
отвлек новый арестант, вернее пиджак. Лазнк смотрел на мир глазами честного
кустаря - одиночки - он замечал прежде всего покрой костюма. Глазами он
ощупал материю новичка: это самая настоящая контрабанда, может быть, по
восьмидесяти рублей за аршин. Скроено не так уже важно, кроил, наверное,
Цимах; это не портной - это сапожник. Чтоб испортить такой материал! Но в
общем это могло влететь ему в сорок червонцев. Разве глупо сказано: "все
суета сует"? Вы увидите, что останется через неделю от этого небеснаго
материала, когда здесь торчит из нар какая-то сплошная щетина. Но кто же
мог заказать себе такой предательский костюм?...
Лазик, наконец-то, взглянул на лицо щеголя. Перед ним стоял знаменитый
гомельский жулик Митька Райкин, который продавал пишущие машинки, покупал
спички и мандаты, держал вокзальный буфет, строил крестьянский киоск для
свободной выдачи селькорам лимонаду, а также безбожной литературы и лопал и
полное свое удовольствие каждый божий день курицу. Кажется, Митьке нечего
было удивляться тому, что он очутился здесь, но Митька искренно удивлялся.
Он пожимал плечами, наивно чихал, желая выразить этим свое негодование, и
подбирал брючки, чтоб они не коснулись острожного пола. Он первый заговорил
с Лазиком:
- Ну, что вы скажете?
Лазик нашел вопрос Митьки чрезвычайно неделикатным. Пусть спрашивает
Цимаха, который так замечательно сшил ему костюм. Митька, кажется, не
следователь. Почему Лазик обязан отвечать ему на глупые вопросы?
- Я? Я ничего не скажу.
- Ах, вы тоже ничего не можете сказать? Это же сплошной анекдот! Чтоб
меня посадили за решетку, как обыкновенного бандита! Я же выдал целых пять
червонцев в пользу этих самых китайцев. Я, кажется, должен строить не
кафэ-шантан, но просветительный киоск, четыре раза одобренный центром. Если,