"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

черпают, что наука это наука, и что "Коммунист" каждый день садится на
мель, а потом ему, конечно, надоедает, и он сходит с мели, и он приходит в
родной Гомель. Тогда он на радостях свистит, может быть, все сто раз. Если
б у меня была труба, я бы тоже сейчас свистел, потому что я тоже торчал на
мели, и я сошел с нее и вернулся на этот высокий берег, и мое сердце
кустаря - одиночки готово разорваться от восторга, когда я гляжу на
свободные деревья, на всю организованную толпу дорогих мне личностей и даже
на ваши проклятые брюки, незабвенный гражданин Пфейфер.
Увидев Лазика, спорщики сразу притихли. Вышел? Пусть вышел. Не
целоваться же на улице с человеком, которого судили за оскорбление флага и
герба! Пфейфер сдался:
- Пароход всегда приходит, раз законом установлены черпалки и летнее
расписание, мы это понимаем без ваших опасных слов.
Лазик расхохотался:
- При чем тут расписание? Кажется, он должен приходить рано утром, но
он приходит поздно вечером, и я не возражаю. Можно итти по главной улице и
тоже сесть на мель: это законы природы. Но почему вы, гражданин Пфейфер,
изображаетс какого-то британскаго дипломата, когда я дрожу от неслыханной
радости? Я, может быть, пострадал именно из за ваших брюк, но я ни капельки
не жалею об этом. Я их замечательно сшил, не так, как сшил Цимах из лучшего
материала что-то такое жулику Райкину, нет, я сшил их, как осмеянный бог.
Вот посмотрите на эту складочку, разве она не выглядит, как улыбка?..
- Вы, вероятно, ослепли, некто Ройтшванец, в вашей заслуженной
тюрьме. На мне, кажется, серые брюки и сшил их не кто иной, как товарищ
Цимах, который честно кроит брюки, а не оскорбляет гербы. Вы хотели меня
втянуть в ваш черный заговор с этими, будь они прокляты, брюками. Как будто
я не знаю вашу подлую речь на суде, где вы ни с того, ни с сего произнесли
мою чистую фамилию? Ко мне приходили шесть раз из за этих, будь они
прокляты, брюк, и, если меня что-нибудь спасло, то только мое чисто-красное
прошлое. Я их выкинул - эти, будь они прокляты, брюки. Я их выкинул, как
самую грязную клевету, хоть они стоили мне тридцать пять рублей, утаенных
не мной, а вами. Я могу вам сказать одно: пароход придет во время, и вы
сидели за дело, я теперь настоящий кандидат его призыва, и я прошу вас,
некто Ройтшванец, не разговаривать со мной, по крайней мере, в таких
публичных местах.
Сказав это, Пфейфер быстро удалился. Разошлись гомельчане по домам,
так и не дождавшись парохода. Лазик остался один среди свободных деревьев.
- Пфейфер попросту взбесился. Это бывает от жары, когда мелеет Сож, и
от этого не помогают никакие черпалки. Цимах сшил ему жестокое посмешище;
каждый видит, что складка совсем не на месте. Кандидатом его призыва я тоже
могу стать, и я понимаю больше, чем Пфейфер в светлом китайском вопросе. А
пока что надо зайти домой и, переменив хотя бы необходимую рубашку,
побежать, задыхаясь от всего приготовленного счастья, к товарищу Фене
Гершанович.
Подойдя к своему дому, Лазик съежился и обмер. Уж не спит ли он?
Кажется, один ненормальный цадик часто спал, когда он не спал, и тогда он
отчаянно кричал: "ущипните меня, чтоб я видел, наконец, сплю я или не
сплю". Ущипните бедного Лазика! Нет, он не спит. Это улица Клары Цеткиной.
Это третий дом от угла. Это сердце Лазика, беспокойное сердце, полное любви
к Феннчке Гершанович. Почему же над левым окном, где висела роскошная