"Илья Эренбург. День второй" - читать интересную книгу автора

работал в томском наробразе. Потом он умер. Он завещал похоронить его не на
кладбище, но во дворе построенного им института, а на могиле, вместо
креста, поставить памятник: кусок рельса, лампочка и надпись - "Путь к
знанию". Завещание было в точности выполнено. Лампочку, однако, вскоре
стянули: все в городе знали, каков путь к знанию, но лампочек в городе не
было. Рельс еще стоял на месте, но некто Шегнц уже выдвинул проект
использования старых рельсов для ширпотреба: из рельсов, по его словам,
можно было изготовлять превосходные утюги.

В Томске имелось несколько фотографов. Над их заведениями значилось:
"Друг детей" - часто выручку фотографы отдавали на содержание детских
колоний: этим они откупались от суровости времени. В театре зимой было
холодно, но, когда ставили "Коварство и любовь", зрители согревались
аплодисментами и чувствами. В театральном буфете можно было получить чай
без сахара, славянскую минеральную воду и красивые коробки для конфет.
Судьбу различных городов легко было распознать на вокзале: достаточно
было поглядеть, какой хлеб едят местные жители. Там, где люди строили
гиганты, хлеб был светло-серый и нежный. В Томске хлеб был черный, мокрый и
тяжелый: пятилетка обошла Томск, и Томск умирал.
Томичане, не зная, чем им гордиться, с нежностью поглядывали на новый
цирк. Изредка приезжали в Томск столичные эквилибристы и наездники. Они
попадали сюда после гастролей в Свердловске и в Омске. Однажды приехал
укротитель львов, старый немец из Бреславля. Весь день он бегал из одного
учреждения в другое: он искал корма для львов. По договору львы должны были
получать каждые три дня лошадь. Наконец укротитель раздобыл какую-то клячу.
На бойне, однако, лошадь отказались убить: опа еще годилась для работы. Во
время представления старый лев, обычно кроткий, как пудель, кинулся на
укротителя. Лев был голоден, и он не понимал, что Томск это не Новосибирск.
Он начал грызть руку укротителя. Его загнали в клетку холостыми выстрелами.
Профессора университета между лекциями становились в очередь возле
распределителей: они ждали, когда привезут хлеб. На базаре мальчишки
продавали грязный сахар по кускам, и старые бабки глядели на этот сахар
глазами, полными умиления.

Так жил город, который должен был умереть. Его не могли спасти ни
шумная история, ни строгановская библиотека, ни рвение томичан, которые
проектировали, постройку завода дорожных машин. Томск был в стороне и от
магистрали и от жизни. Он был осужден.

Но революция была своенравна и богата на выдумки. Она спускала в ту же
шахту раскулаченного и комсомольца. Она золотила купола Архангельского
собора, и она уничтожала соборы Углича. Она признавала только два цвета:
розовый и черный, и эти два цвета она клала рядом.
В Томске жил раввин Шварцберг из Минска. Его привезли сюда с женой и с
маленьким сыном. Жена шила платья, а раввин с утра до ночи проклинал мир.
Он проклинал жену, сына и себя. Он проклинал Минск и Томск. Он проклинал
революцию и жизнь. Он ел черный мокрый хлеб, и он выл от боли. У него была
язва желудка, и он чувствовал, что он скоро умрет. Его жена работала и
плакала. Ее слезы лились безостановочно, как дождь в осенние дни. Она
старалась не залить слезами платья, но слезы лились и лились. "Да будет