"Анни Эрно. Стыд [love]" - читать интересную книгу автора

я старательно выписала, проглядывая газету "Париж-Нормандия". Я ничего не
жду от этого списка. Отмечать, что тогда было мало автомашин и
холодильников, а звезды 52-го года предпочитали мыло "Люкс" - не более
интересно, чем в 90-х перечислять компьютеры, микроволновые печи и
ассортимент замороженных продуктов. Принцип распределения материальных
благ куда важнее, чем их наличие. В 52-м одни еще жили без рукомойника, а
у других были ванные комнаты вот что существенно. Как и сегодня одни
одеваются у Фрогги, а другие - у Аньес Б. Газеты запечатлевают лишь
коллективные признаки своей эпохи.
Для меня важнее отыскать слова, с помощью которых я познавала себя и
мир. Вспомнить, что казалось естественным и недопустимым, а то и
невозможным. Но я, женщина 95-го года, не способна перевоплотиться в
девочку 52-го, которая знала лишь свой маленький городок, семью, частную
школу и владела крайне бедным лексиконом. В девочку, у которой еще вся
жизнь впереди. Ведь себя по-настоящему не помнишь.
Чтобы воскресить мир моего детства, придется вспомнить правила жизни
и ритуалы, верования и духовные ценности того времени, бытовавшие в нашей
среде, школе, семье, провинции - они представлялись мне совершенно
бесспорными и определяли мое существование. Я должна вспомнить все, что
меня формировало: местный диалект, религиозные понятия, лексику родителей,
неотделимую от их жестов и окружающих предметов, романы, что я читала в
женских журналах "Пети эко дела мод" и "Вене де шомьер". И с помощью этих
самых разных слов некоторые из них и сегодня не утратили для меня своего
веса - выстроить вокруг той роковой сцены контекст, в котором я жила
двенадцатилетней девочкой и однажды решила, что сошла с ума от страха.
Это будет, конечно, не художественный рассказ, который воспроизводит,
а не исследует реальность. Мне хочется не просто оживить и записать на
бумаге картинки из моего детства, но рассмотреть их под разными углами
зрения, как документы чтобы они полностью прояснились. Короче, буду
изучать собственную жизнь, как этнолог.
(Об этом не стоило даже и говорить, но я не могу взяться за работу,
если не обозначу четко своей задачи.).
Возможно, я постараюсь вписать эту страшную сцену - как нечто
естественное - в словесный и бытовой контекст своего детства. А может,
мною движет нечто безумно-гибельное - как заклинание из чуждого мне
сегодня Евангелия. Заклинание, напоминающее мне таинственный обряд вуду:

ПРИМИТЕ И ЧИТАЙТЕ, ИБО ЭТО ЕСТЬ ТЕЛО МОЕ, КОТОРОЕ ЗА ВАС БУДЕТ
ПРЕДАНО... ЭТО ЕСТЬ ЧАША КРОВИ МОЕЙ, КОТОРАЯ ЗА ВАС И ЗА МНОГИХ ПРОЛЬЕТСЯ.

До июня 52-го года я еще ни разу не покидала родных мест, которые
везде называют несколько туманно, но всем понятно:
"у нас" - моего края Ко, что занимает правый берег Сены, между Гавром
и Руаном. А дальше - сплошная неизвестность. Это остальная Франция, да и
весь белый свет, о которых говорят "там", махнув рукой на горизонт жест,
выражающий одновременно безразличие и невозможность познать тамошнюю
жизнь. Никто у нас не решится отправиться в столицу иначе, как с
тургруппой, если только в Париже нет близких друзей, готовых вас опекать.
Поездка на метро - еще более опасное приключение, чем путешествие на
трамвайчике по местной ярмарке - тут требуется длительная и серьезная