"Виктор Ерофеев. Пять рек жизни (роман-река)" - читать интересную книгу автора

Осень - лучшее время для критики чистого разума. Русский человек в Европе
чувствует себя дураком. Против Европы, как против лома, у него нет приема.
Если смотреть на Европу с открытым ртом, она отвернется от тебя с
равнодушием, близким к презрению. Если начать в ней бузить и топать ногами,
она удивится, а затем ловко схватит за ухо и выставит за дверь, как
навонявшего мерзавца.
- Как вы относитесь к крестоносцам? - спросил капитан.
- Мне больше нравятся самураи, - ответил я. Что называется, поговорили.
Если можно сделать тысячу одинаковых живых овец, то почему бы не сделать
тысячу одинаковых живых капитанов? В Европе невольно начинаешь верить в
науку и технологию. Чтобы не выглядеть излишне патетичным, я поздравил его,
скорее, с выздоровлением, чем с воскрешением.
- Мерси, - сказал капитан, отводя, впрочем, глаза в сторону.
Немка прочла мне нотацию. Она сказала, что в Европе не принято поздравлять ни с
воскрешением, ни с выздоровлением, ни вообще с чем бы то ни было. Может быть,
только со свадьбой.
- Поздравлять - это варварство, - прокомментировала она.
Не исключаю, что немкой руководила обида. Встретившись с ней на Рейне, я
дружески поцеловал ее в щеку и вместо приветствия по ошибке сказал до свидания.
Что с ней было! От негодования у нее на носу высыпали угри. Но я тоже хорош! Так
нескладно ошибиться!
Русский человек в Европе похож на таракана. Бегает, шевелит усами, нервно
принюхивается. Он оскорбителен для ее чистой поверхности. Европа может с
интересом наблюдать за экзотическими насекомыми, ей по душе какой-нибудь
ядовитый тарантул, какая-нибудь непонятная гусеница, божьи коровки вызывают у
нее умиление, но хороших тараканов не бывает.
Умный русский человек в Европе чувствует себя многозначительным дураком.
Между тем, Европа подсознательно очень боится России. Польский маршал Пилсудский
хотел видеть Россию не красной, не белой, а слабой. Чтобы сделать Россию слабой,
надо сломать ей волю. Европа подсознательно чувствует, что Россия ее сильнее и
будет день, когда Россия ее заглотит, как большая рыба маленькую, даже если
маленькая покрасивее и повыебистее, чем большая.
- Как тебя зовут? - спросил я немку.
- Пароль: лоск! - насмешливо учила она меня.
- Какое сапожное слово! - не стерпел я.
В Европе она выглядела по-другому, чем на Волге. Ее как будто подменили.
Она была такая, как все - только дерганая.
Что такое антипутешествие? Топтание на одном месте? Пустая трата времени? Или,
может быть, энтропия надежды? Я был настроен на увеселительную прогулку по
центральной (как говорится в проспектах) водной артерии Европы. Начинался
бархатный сезон. Вот чего никогда не будет в России - бархатного сезона. Не
куцее бабье лето, а затяжная теплая, с теплыми вечерами, каштаново-платановая
осень отсутствует в списке русских понятий. Я взял с собой из Москвы купальные
трусы и лучшие итальянские галстуки. Я ни разу не надел ни те, ни другие.
Подвела не только погода. Я плыл вниз, скорее, не по Рейну, а в совсем не
далекое будущее. Будущее, как выяснилось, состоит из старости. Оно же состоит из
комфортного абсолютизма. Последнее - грядущая европейская неизбежность. Это не
столько быт, сколько бессильный идеологический фантазм.
Поездки по Рейну вот уже более ста пятидесяти лет славятся своим