"Виктор Ерофеев. Жизнь с идиотом" - читать интересную книгу автора

друг другу, и я затыкал уши ватой.
- Опять тюльпаны! - удивлялась жена.
- Он - милый, - сказал я.
- Смотри, как бы он тебя ненароком не трахнул, - обиженно шутила
жена.
- Смотри, как бы он тебя не перестал трахать, - в ответ шутил я.
За окнами был май. Вова говорил со мной на языке цветов.
- Я беременна, - сказала жена. Она стояла в оранжевом махровом халате
с капюшоном, и я подумал: есть такие цветочки, как их там, бархотки?.. И
опять сигаретка дрожала в пальцах.
Вова спал, разметавшись на ложе в счастливой истоме.
- Это странно, что я забеременела, - говорила жена доверительно. - Дело
в том, что у Вовы свои наклонности. Я их уважала и, не скрою, полностью им
соответствовала, но беременность была ведь исключена!..
- Жизнь с идиотом полна неожиданностей,-добродушно заметил я.
- Он не идиот! - вспылила жена. - Идиот - это ты, ты! ты! Идиот, со
своей иронией, со своими друзьями, со своей черствостью и высокомерием...
Он чище! невиннее! духовнее тебя! С ним я чувствую себя женщиной, с ним я
буду чувствовать себя матерью. Я хочу от него ребенка! Я люблю его. Я
сохраню маленького. И не смей принимать от него цветы! Не смей!
Она разрыдалась.
- Бред, - сказал я. - Бессвязный, истеричный бред. Бред беспомощной,
растерявшейся дуры. Ты послушай себя!.. Ну, роди! Ну, рожай, что я, против?! -
закричал я. - Рожай ему ребенка, на здоровье рожай!..
Вечером я видел, как Вова нежно гладит ей пузо. Они ворковали и
строили планы. Потом они долго, всю ночь напролет, трахались.
- Эх! - разудало кричал Вова.
- Эх! - разудало вторила ему жена. Я был заинтригован. Каким
наклонностям Вовы соответствует моя жена? Как славно, однако, она
научилась выкрикивать "эх!", - подумал я в рассуждении о наклонностях, но я
был недогадлив и целомудрен, как всякий интеллигент, и я задремал, не
ответив на свой вопрос.
Потом жена сделала аборт и вернулась домой, потрясенная
бесстыдством и грязью женщин, вместе с ней подвергавшихся этой быстро
входящей в литературный обиход операции - "то есть ты не представляешь
себе!",- на что я ответил: "Мне это неинтересно", а Вова не сразу понял, что она
сделала аборт, и все гладил и гладил ее по пузу, по пустому, выскобленному
пузу, похожему на новобранца, и это было очень смешно, я просто
покатывался. А потом он понял, что случилось с его младенчиком, почему тот
не подает признаков жизни, наконец до дурака доперло, что пузо пустое, и он,
сильно озлобившись, поколотил ее ночью. Я проснулся, несмотря на вату в
ушах. Я лежал и слушал, как он ее бьет. Он бил ее крепко, обстоятельно,
кулаками; она только повизгивала, как преданная сука, понимающая, что бьют
за дело. Мне было жалко ее.
Наутро Вова принес мне охапку гвоздик. Я сидел в ванне с намыленной
головой и размышлял о смысле жизни. Я не хотел умирать. Он бросил гвоздики
в воду. Громоздкие перезрелые цветы, насаженные на перепончатые стебельки,
закружились вокруг меня. Я сконфузился и закрылся рукой. Вова погладил
меня, как отец, по намыленной голове и, наклонившись, поцеловал в плечо.
Бородка кололась. Было щекотно и - неожиданно. Меня охватило конфузливое