"Виктор Ерофеев. Роскошь" - читать интересную книгу автора

- Ты говоришь о монархии как колыбели роскоши.
- Давай я тебе закажу еще пива, - предложил я. - За мой счет.
- У нас пиво стоит, как яйцо Фаберже. Давай я лучше закажу сам.
- Монархия - колыбель роскоши, - согласился я. - Но, смотри, когда
монархия становится пережитком, происходит замещение кумиров. Роскошь
выставлена на аукцион. В этом ее метафизическая уязвимость. К роскоши
стремятся те, кто скупает вечность (антиквариат - один из символов
вечности), и вечность является к ним выраженной в материальном эквиваленте.
Вот почему в твоей гостинице, в двух минутах ходьбы от Елисейских Полей,
больше всего американцев. Их засылают сюда продавцы роскоши. Я видел их
вчера на коктейле. Сладкие, всесезонно загорелые лица и желтые галстуки
соблазнителей.
- Туристические агенты - опора гостиницы, - улыбнулся директор.
- Американцы знают цену бесценным вещам, включая цену на Бога. Сегодня
Бог стоит дороже Porsche, но чуть меньше личного самолета.
- Бога нет, - сказал директор.
- Ты и впрямь мазохист.
Роскошь начинается с вешалки, если вешалкой можно назвать парижский
аэропорт Шарль де Голль. Роскошь сильнее границ, ибо встречающая меня дама
из отеля важнее виз и формальностей: я пересек шенгенский барьер, не раскрыв
паспорта. В лимузине беспрекословный водитель передал мне свой "портабль":
директору гостиницы не терпелось узнать, что я хочу съесть на завтрак.
Изобилие круассанов напомнили мне мусульманскую концепцию рая, где можно
есть всего вдоволь, не отрывая задницы от ковра.
Я живу в suite speciale, специальном люксе (от латинского слова luxus -
пышность, этимологический корень роскоши) гостиницы George V, размером более
ста "квадратов", где каждая вещь, за исключением двух технологичных ванных
комнат, напоминает мне о Наполеоне. Вот бюст самого Бонапарта, вот портрет
Жозефины, вот мебель эпохи Империи - все настолько подлинно, без всякой
подделки, что, кажется, сам Наполеон был постояльцем этих покоев перед тем,
как уехал на Святую Елену, завещав мне свой бюст. В наполеоновских
апартаментах я за четыре дня пропитываюсь наполеоновским духом, как
торт-наполеон - кремом. Посетивший меня бывший посол Франции в Москве, Анри
Фроман-Мёрис, осмотрев мой люкс, смущенно спросил, не стал ли я
премьер-министром. Во всяком случае, со мной он держался как со старшим по
званию.
Выбор Наполеона мне кажется неслучайным. Англичане его называют гением
саморекламы. Я выхожу на бескрайнюю террасу - мои владения, - с которой я,
как Наполеон с Поклонной горы - Москву, рассматриваю Париж как будто в
первый раз. Мне не хватает только треуголки и подзорной трубы, но, если я
позвоню в Room Service, я непременно буду ими обеспечен, как обеспечен с
утра до вечера экзотическими фруктами, виноградом, красной смородиной, тучей
шоколадных конфет. Париж с террасы George V выглядит совсем не так, как из
окошка гостиницы на Монпарнассе. Он выглядит покоренным городом. Французы
выглядят французиками, как в оперетте. Сейчас они все запоют.
Однажды какие-то шведы из Нобелевского комитета рассказывали мне, как
их огорчила роскошь Московского Кремля - расписные палаты византийской
политической придури. Я поддакивал, стоя с ними в холодном стокгольмском
холле. Дворцовая роскошь - сознательная агрессия власти, рассчитанная на
истребление сопротивления, подавление противника. Кремль - всего лишь