"Ксения Ершова-Кривошеина. Вера, надежда, любовь " - читать интересную книгу автора

друзьями, брал гитару, откинувшись в глубь дивана, пел романсы, острил,
делился воспоминаниями, рассуждал о политике, о литературе. Молодежь слушала
внимательно, для многих было в диковинку, что мужчина на двенадцать лет
старше прилепился к ней, некоторые подшучивали, называли его "папулей", но
Маруся не обижалась, она тихо восторгалась им. Был в нем и неведомый уголок,
он в эту частицу души Марусю не пускал, она мучилась, сердилась, но потом
решила для себя, что, может, это и к лучшему.
В их среде было много философов, как говорил Борис, "бесплатных
болтунов", за их тирадами и выкладками терялся смысл, человеку неразвитому и
необразованному эти люди здорово пудрили мозги. Борис однажды ей сказал:
"Вот подрастешь, жизнь тебе тумаков надает, приучит к терпению, и ты многое
поймешь. Главное в жизни - ждать".
Как ни странно, но его слова стали сбываться только сейчас, за
перевалами лет, в эмиграции...
Жаркое лето в сосновых борах, хрустящий белый мох с душным запахом
вереска и болотных ночных фиалок, костры на берегу Финского залива,
белоснежные песчаные бухты с режущей осокой, осеннее шуршание листьев под
ногами, запахи прелой осени... Их беседы, особенно во время длинных
прогулок, всегда были увлекательными.
Потом пришла их первая зима, и они встали на лыжи. Каждый старался друг
друга перегнать, он научил ее прыгать с трамплина заснеженных горок, они
ходили на каток к Елагину дворцу, скользили часами по замерзшим прудам,
потом пили чай с рюмкой коньяка, слушали джаз, он рассуждал, делал наброски
в альбом, она задавала вопросы, мечтала, Борис шутил, подсмеивался над ней,
она обижалась и досадовала на себя, что слишком молода для него и совершенно
не опытна. Постепенно у нее возникло подозрение, разросшееся вширь и вглубь,
перешедшее потом в уверенность, что он знает то, чего не знает никто!
Наверное, это были детские фантазии и тайна, которую она сама выдумала,
но паточный Ленчик вечно крутился рядом, всегда возникал не к месту и не
вовремя, он ревновал ее, дразнил "папиной дочкой", намекая на их разницу в
возрасте, он задавал странные вопросы, смысл которых Маруся не понимала.
Однажды Борис, усмехнувшись, сказал ей: "А ты знаешь, что у твоего "топтуна"
есть хвост, я с ним в бане случайно оказался, и, знаешь, хвостик вполне
длинненький, волосатенький". Это была шутка, но то, что у паточного ухажера
есть хвост, а может быть, он сам хвост или за всеми нами ходит хвост,
волосатый, серый, в шляпе или кепке, прячется в подворотне, подглядывает,
подслушивает, наблюдает, - в это она верила.
В окружении того легкокрылого времени казалось Марусе, что все
пребывают в счастии. Да и как не думать? Если с утра на душе пели жаворонки,
за окном цвела черемуха, солнышко согревало мир во всем мире, губы шептали:
"Лишь бы не было войны, а с остальным мы как-нибудь справимся", а свисток
электрички напоминал, что сегодня приедут гости, соберутся вокруг стола,
будут читать стихи... на днях к ним привели поэта, он похож чем-то на Блока.
Хотя был ли Блок рыжим? Поэт сидел очень прямо, как на электрическом стуле,
откинув голову назад, взор закрытых глаз устремлен в потолок. Засунув кулаки
в карманы вельветового пиджака, он читал стихи с какими-то странными
интонациями. Потом оказалось, что он живет по соседству, и стал часто бывать
у них; мать Маруси читала ему свои стихи, а он в ответ вежливо слушал,
молчал и внимательно смотрел на Марусю.
Чтение стихов продолжалось бесконечно, оно перетекало с дачи на дачу,