"Ксения Ершова-Кривошеина. Вера, надежда, любовь " - читать интересную книгу автора

поэт жил временно у своих друзей, рядом со знаменитой ахматовской "будкой".
Поэт любил Марусю попугивать. В редкие прогулки по вечернему поселку он
ей рассказывал, как к нему прилетают вампиры, оголял шею и тыкал пальцем в
какие-то странные синие пятна над самой ключицей: птички, оказывается, с
мышиными головами, сосут кровь почем зря. Ага, вот почему он такой бледный,
словно пожелтевшая ватманская бумага... Женщины в возрасте льнули к нему с
восторженной страстью, да и мать Маруси млела перед ним, но, когда он ссохся
от любви к одной старой деве, а потом женился на ней, никто его выбора не
понял. Боже, зачем?
Ходить на концерты в Малый и Большой залы филармонии на "Мадригал",
слушать Рихтера, Браудо, Светланова было неким питерским сакральным
ритуалом. После спектакля все скопом шли в пивной бар под Думу, а кое-кто в
квартиру на канале, где по периметру одной из комнат висела "невская
перспектива", а в знаменитом кабинете с кожаным диваном и книжными
стеллажами до потолка бывали небожители нашего времени. Здесь звучал голос
великой Поэтессы, она читала "Реквием", музыка Шуберта оживала под пальцами
великого Пианиста... Маруся всех их знала и вполне была в этом мире своя.
Наш мир, наше малоепространство, некий малый обитаемый остров, где царили
красота и легкость, в безбрежном океане серости и страха, заполненном не
своимилюдьми. Как она дорожила этим "своим"! А сейчас? Тот мир оказался даже
не мирком, а огрызком сточенного карандаша, его в пальцах не удержать и
ничего им не написать... Кто спился, кто покончил с собой, умер от рака, от
сердца, от почек, ссучился, а те, кто уехал, кто еще жив, но уже не те что
прежде, забыли о том времени, о вере, о надежде и любви. Этот мир-мирок
сжался до того, что егоможно запихнуть в старый ломкий спичечный коробок.
Для Маруси все эти люди превратились почти в привидения.
В Большом зале филармонии, в красных плюшевых креслах в те годы еще
сидело много своих.
Поэт всегда появлялся после начала первого отделения, он поднимался на
второй ярус, опирался спиной на белую мраморную колонну, руки скрещивал на
вельветовой груди и замирал в профиль, слушал, потом блуждал, перемещался,
мелькал то с одной стороны зала, то с другой, к кому-то наклонялся, что-то
шептал, спускался вниз покурить. Уже тогда он слишком много курил.
Однажды дирижировал японец, Маруся напряженно слушала. Вдруг что-то
легло на колени, игольчатый укол прошел сквозь платье, на коленях роза,
оглянулась, но увидела поэта в спину.
- Это прощальный знак, - сказал Борис и понюхал розу.
- Так и встречи-то не было...
Она выросла в благополучной семье, защищенной от ударов Советов, никого
не посадили, не расстреляли. Наверное, и эта удача не была случайной.
Маруся не раз задавалась вопросом: почему так?
Позже она нашла ответ, к сожалению, не очень приятный.
Романтизм и восторженность, царившие в их доме, воспитали в ней
идиллическое отношение к миру, подкрепленное опасной уверенностью в том, что
хороших людей на свете больше, чем злодеев, что прекрасное будущее не за
горами, а почти за поворотом, но не потому, что она каждое утро слушала
"пионерскую зорьку" и куцый набор песен из репродуктора знала наизусть. Она
рано осознала, что семейный оазис счастья существенно отличается от
окружающей серости будней. Слишком рано она стала читать взрослые книжки и
задавать вопросы. Родители иногда отвечали, а дед с бабушкой отмалчивались.