"Ксения Кривошеина. Недоумок" - читать интересную книгу автора

кому это относилось, стало теперь очевидным.
В семейно-дружеских застольях отец был душой компании, смешные
театральные истории рассказывал всем, анекдоты о Хрущеве - только среди
"своих". Как он их распознавал, Шурик понимал с трудом. Он знал, что отцу
доверяли не только в театре, вот почему он дружил и с разными военными, с
ними он шептался о других людях. Шурик им в разговорах помехой не был, да и
они его не смущались. Частенько он оставался в кабинете отца, тренькал на
гитаре в уголочке, а отец с "ними" коньячок выпивал и о разных разностях
беседовал (в основном о коллегах по театру). Катюшу, когда эти люди
приходили, отец всегда из комнаты выпроваживал, шутливо говорил: "Это не
женские разговоры, они скучные", а Шурик гордился, что ему доверяют, ведь он
не из болтливых: "Вот видел бы дед, с кем мой отец встречается, иначе бы
заговорил, тут не "бохэма", а подымай выше, на государственный уровень".
Шуре нравились тайны, и он их умел хранить. Никто никогда не узнает,
куда он закопал пистолет, а домработница после смерти деда испарилась в
неизвестном направлении.
Бывало, что у отца начинались тяжелые нервные срывы. Тетя Мила
говорила, что это от переутомления. Тогда у него возвращался нервный тик
(как у Шурика с глазами), он страдал и не мог играть на сцене, им дорожили в
театре, поэтому сразу давали отпуск, и он уезжал на дачу в Репино.
Этот дом был его страстью, отец многое в нем построил собственными
руками и говорил, что за домом нужно ухаживать, как за женщиной, -
постоянно. Однажды он Шурика взял с собой. "Приучайся быть хозяином. Пора
становиться мужчиной". Шурик настолько ненавидел дедовский дом, что не
разделял страсти отца, но смолчал, губы поджал и через себя переступил.
На большом участке, заросшем соснами, возвышался дом-башня, на другом
конце лесочка стоял сарай. Крыша его текла, а потому пришла пора ее
починить. Местный шабашник привез отцу за поллитру большую железную бочку, в
нее набросали куски дегтя-смолы, а Шурик разжег под бочкой костер. Рулоны
черного рубероида они нарезали сами, получилось не очень ровно, какие-то
куски были короткие, а другие - длинные. Потом отец переоделся в
тренировочный костюм, надел большие рукавицы, на ноги - резиновые сапоги и
полез по стремянке на крышу.
- Шурик, теперь рубероид подавай, я буду его класть, а потом мы горячей
смолой все покроем.
Костер разошелся не на шутку, смола расплавилась и кипела, листы
рубероида скручивались в руках у Шурика и никак не хотели слушаться. Весь он
был в царапинах, ожогах и синяках. Отец на крыше совершенно преобразился, он
настолько вошел в образ, что даже, вперемешку с матком и песней "Не
сталевары мы, не плотники", стал подшучивать над Шуриком. Работа не очень
спорилась, а у Шуры с непривычки разболелась спина, он потом всю жизнь
говорил, что ему позвоночник отец сломал на доме. А еще ему было неприятно
вдруг увидеть в отце не светского льва, а в роли какого-то работяги.
"Наверняка он и меня держит за подмастерье, вот и дед так думал", - мелькало
в голове Шуры. А на самом деле он ведь был талант, будущий музыкант, может
быть певец, пока никем не понятый, не услышанный, но ведь все проходили
через неизвестность. Из домашних застолий и от друзей отца он уже вынес, что
так всегда нужно, пройти в искусстве через унижения, это как очищение. А
потом обязательно придет слава. Но зачем отец его унизил на этой стройке, он
никак не мог понять. И затаил на него обиду.