"Ильяс Есенберлин. Отчаяние ("Кочевники" #2) " - читать интересную книгу автора

удивлением обернулся. Этот вопрос тихим, то твердым голосом задал
юноша-табунщик. И тогда, чтобы отвлечь от него внимание, быстро заговорил
жырау:
- Да, это так. И в доказательство, если позволит мой хан, я расскажу
вам историю Хакназара, который пошел дорогой своего отца Касыма, но
споткнулся и погиб в самом конце пути...
- Да, конечно, поведай нам про это, жырау! - сказал Абулхаир,
отворачиваясь от странного юноши-табунщика, осмелившегося говорить на
равных с благородными гостями.
- Тогда слушайте!
Бухар-жырау опустил руки на колено, смежил веки и замер, словно
пытаясь увидеть что-то сквозь толщу лет. И когда он начал говорить, то
сразу раздвинулись прокопченные стены бедной чабанской юрты, и все
присутствующие тоже увидели живые, зримые образы минувшего...
- Что в этом бренном мире горше раскаяния? Смерти подобно, когда,
упустив превосходящей силе противника, ты изведаешь горечь поражения.
Невыносимо это чувство для сердца, - начал Бухар-жырау. - Но еще горше, еще
невыносимей, когда, ослепленный сознанием собственного могущества, ты
поддаешься презренному великодушию и возвращаешь свободу врагу. А враг
этот, облагодетельствованный тобой, вонзает тебе в спину нож, и тогда ты
плачешь не от боли, а от позора за недостойное мягкосердие!..
Ни шутки и прибаутки, ни звонкий молодой смех, которым наполнена была
до краев огромная двенадцатикрылая юрта, не могли рассеять мрачные мысли
хана Хакназара. Самые красивые девушки и самые лихие и веселые джигиты
собрались у него. Это всегда помогало в таких случаях, словно пропитывая
все вокруг вечной, быстро забывающей горе юностью. Но на этот раз рана
оказались слишком глубокой.
Он хмуро молчал, лишь порою рассеянно смотрел на огромный кувшин выше
человеческого роста, где на древнетюркском языке было написано:

Этот кувшин должен наполниться золотом.
Или чистым звонким серебром.
Или сладким густым вином.
Если не ими, то горькими человеческими слезами.

Хан оставался нем даже к милому щебетанию своей будущей свояченицы,
всеми избалованной красавицы Акбалы, которая, нежно навалившись на его
правое колено, нашептывала ему прямо в ухо безобидные колкости.
- О мой царствующий зять! - С малиновым смехом, она больно ущипнула
его за бедро сквозь расшитые золотом бархатные штаны. - Хоть улыбнулись бы,
великий хан, хоть пару слов подарили бы нам. А то собрали гостей и сидите
подобно Кульмес-хану, который за всю жизнь ни разу не улыбнулся людям!
Шаловливая родственница, по всем степным законам, имеет на это право,
но он должен ответить в том же духе, чтобы не испортить проходящие сейчас
свадебные торжества. И он тоже легонько притянул к себе за талию
свояченицу. Но в глазах его стояла ночь, а в груди словно были насыпаны
красные жаркие угли. Мысли неумолимо возвращались к тому известию, которое
привез гонец-шабарман. Времени, равного одной кобыльей дойке, еще не пришло
с тех пор...
Снова где-то под ухом звонко засмеялась неугомонная Акбала, подергала