"Сергей Есин. Марбург " - читать интересную книгу автора

мною игры. Так не могло бы случиться в романе, потому что романному
пространству претит случайность и внезапность. "Вдруг" свидетельствует о
дурном вкусе автора, но в жизни случается.
Она совсем не изменилась, тот же овал лица, та же фигура, волосы,
откинутые со лба, интересно - по-прежнему ли видна крошечная голубая жилка у
правого виска? Эта жилка своей детской наивностью как бы контрастировала с
совершенной хрупкой красотой молодой женщины. А что же сердце так стукнуло и
тяжело задвигалось за грудиной? Плохой признак, здоровый человек не должен
чувствовать своего сердца. Почему я не увидел ее при посадке? Это не могла
быть она! Наташа, моя студентка. Но это ее глаза, прозрачно голубые, будто
еле удерживаемые той тончайшей пленочкой, которая и заключает в себе зыбкое
тело глаза. Прошло уже столько лет! Что же случилось в ее судьбе?
Здесь опять по закону романистики должны возникнуть длинные и подробные
воспоминания. Они возникнут, но позже. Воспоминания, в отличие от фраз и
слов, мгновенно проносятся в сознании. "Картинка" уже появилась. Десять лет
назад, в разгар безобразного периода нового смутного времени, который в
России был назван "перестройкой", мы встретились с нею в Германии, в которую
я лечу сейчас.
Она тут же меня узнала. Не дрогнула бровью, не облизала губы - это все
было бы в кино, это киноштучки, - но в глазах что-то заметалось, будто
развели диафрагму и из зрачков полился совсем другой свет. Теперь всё
зависит только от нее. Я ничего не забыл, и тепло её плеча - под моей
ладонью. Сейчас она подойдет ближе, и я узнаю, так же ли бьется голубая
жилочка на виске. Но сколько сдержанности, сколько внутренней уверенности.
Замужем или нет?
Тогда Саломея пела во Франкфурте, а я поехал в Кельн навестить старого
приятеля слависта. Мы сидели с Гюнтером в его кабинете, сплошь заставленном
стеллажами с книгами на русском языке. Удивительная коллекция, и где только
он их отыскивает, эти книги, о которых я-то уж должен был бы знать. И всё
книги с каким-то подтекстом, каких-то неизвестных диссидентствующих авторов.
Но в то время пресловутая "перестройка" гуляла уже вовсю, я покупал меньше
книг, а заработки Саломеи вот-вот должны были прекратиться.
Во Франкфурте я не остался, чтобы не видеть задыхающейся после первого
акта Саломеи, чтобы не отпаивать ее теплым молоком. Она женщина крепкая, и я
давно заметил, что, когда она одна, без меня, без помощи, из всех ситуаций
она выходит быстрее и легче.
Мы сидели с Гюнтером и вели бессмысленную беседу о том, чем все это
закончится. Любил ли Гюнтер Россию? По крайней мере, знал. Знал по лагерям
для военнопленных и по тем клочкам жизни, которые мог наблюдать строительный
рабочий. Прелестная возможность изучить чужой язык. Теперь его уже нет, он
умер и похоронен на своем протестантском кладбище под скромной плитой, и мне
некому больше писать письма. У нас в России, в наших кругах, у всех на языке
был его словарь русской литературы, в котором он первым осмелился сказать
всё, что думал о современной ему советской партийной литературе. А может
быть, мстил через литературу, может быть всё это писал восемнадцатилетний
военнопленный? Это был отстрел мастодонтов, в известной мере справедливый...
Скорее всего, не замужем. Зачем тогда работа? У нее, наверное, теперь
двойное гражданство. Тогда, в прошлый раз, я ей сказал: ни в коем случае не
возвращайся в Россию, тебя убьют. Она, как мне писал Гюнтер, воспользовалась
моим советом и исчезла, растворилась. Оставалась в Европе или уезжала в