"Сергей Есин. Марбург " - читать интересную книгу автора

пуговицы на моей рубашке. И начало, и финал были предопределены, нам надо
было только перейти через ритуал. Гюнтер об этом догадался сразу. Мне
никогда не забыть его сумасшедших глаз, его взгляд, которым он провожал нас.
Я тогда еще подумал: а интересно было бы узнать, с чего у
восемнадцатилетнего нациста началась такая безудержная любовь к русскому
языку и России? Не послужила ли толчком некая подобная история?
"Всё было как в тумане", - написал бы романист ХIХ века. Отнюдь.
Страсть не отменяет рассудка и сообразительности. Мы шли по улицам города с
его двухбашенным собором, продолжали вроде бы говорить о литературе и тем не
менее отыскали гостиницу и вошли в крошечный номер с душевой кабиной внутри
комнаты. Господи, чем хороши западные порядки: здесь никогда не спрашивают,
с кем вы и надолго ли. Я тут же вспомнил, как еще в молодости, когда Саломея
пела в Нижнем Новгороде (тогда Горьком), проходила практику в оперном
театре, я приезжал к ней, и она тайком прятала меня в своем номере безо
всяких удобств - они были в конце коридора. Чтобы лишний раз не мозолить
глаза дежурной по этажу, я ночью пользовался бутылкой из-под шампанского.
Саломея ехидно спрашивала: "Как ты думаешь, Алексей, Гумилев мог бы такое
выделывать при Ахматовой?"
Тени на пластмассовых панелях душевой кабины, наша одежда валяется на
полу. Впереди расстилалась вечность - почти сутки до поезда во Франкфурт. Не
правда ли, в подобные моменты время приобретает другой характер? Оно
вмещает, уплотняя в себе, массу событий, а потом как бы распускает
случившееся в памяти. Если бы всё прожитое нами обладало таким же свойством,
то в один прекрасный день память разорвало бы, как дачную бочку с водой,
которую забыли с осени слить. Меньше, чем в двадцать четыре часа вместилось
столько разговоров, лежания в постели, шляния по улицам, но - и страсть, и
всё, что ей предшествует, и всё, что составляет ее суть, и все, что ее
окружает.
Почему только все это через столько лет, как детская гармошка с
рисунками, разворачивается сейчас в памяти? Здесь хорошо бы сравнить, как и
положено в современной литературе, свою память с бесконечной кинокартиной.
Но, кроме памяти, однако, эту кинокартину помнят руки, плечи, живот. Это,
может быть, последний всплеск моей молодости. Умом я понимаю, что моя, почти
юношеская, активность, возникла не как счастливый акт возвращения и
волшебство, а всё происходило более материально: слишком силен был
раздражитель. Но согласимся, что здесь не только одна молодость, ну и,
скажем, определенная привлекательность, не говорю красота, потому что не
знаю, что это такое. Попробуйте обозреть портреты знаменитых красавиц мира.
Да чего далеко ходить, стоит вспомнить Мону Лизу или Диану де Пуатье!
Красота - только миф или то, что не поддается художнику? Я бы назвал ее
некой природной диалектикой, когда каждое движение, каждое слово источает
гармонию, соблазн и прелесть.
Эта прелесть билась у меня в руках. В её глазах мерцало то, чего ни
одна актриса целые сутки играть бы не смогла. Значит, ее тоже что-то
волновало в этой встрече не с длинноногим ровесником, а с человеком, который
мог оказаться старше ее отца. Такие чувства в жизни распространеннее, чем мы
можем себе предположить. Если по Фрейду, то девочке когда-то не хватило
отцовской ласки. Пожилой мужчина, исполняющий роль отца и одновременно
любовника. Черты одного просвечиваются через черты другого. Я был в этой
незавидной роли, и успокаивало меня лишь то, что в куче одежды, валяющейся