"Сергей Есин. Марбург " - читать интересную книгу автора

истина всплывает и всё становится на своё место. Донести бы это до юных
немцев и немчиков, у которых имя Пастернака на слуху.
Они оба приехали к знаменитым учёным. Ломоносов с письмом от академика
Эйлера к химику и математику Вольфу, а Пастернак с рекомендательным письмом
старшего товарища по историко-филологическому факультету Гордона, чуть
раньше учившегося в Марбурге, к известному в то время философу Когену. Юный
поэт из России колебался: стать ли, как мать, музыкантом, пианистом, если не
композитором, он уже испытал обаяние Скрябина, прожив несколько летних
месяцев по соседству с ним в сельце Оболенском под Малым Ярославцем, или же
продолжить свой путь как философ. И Вольф, и Коген, оба любили своих русских
учеников. Но Ломоносов стал гениальным естествоиспытателем, физиком, химиком
и философом, попутно историком и выдающимся русским стихотворцем, а
Пастернак - только поэтом. Но стать поэтом такого уровня - это тоже немало.
Тем не менее именно в Марбурге ученик Когена и отказался от воскресного
обеда у своего учителя и сказал себе: "Прощай, философия". Именно эти слова
отлиты на мемориальной доске на Gisselbergstrasse.
Справа остаются современные учебные корпуса университета, стоянка для
автомашин преподавателей, сейчас слева покажется здание оранжереи, и
прогулка закончится, пять минут - и гостиница. Что может быть лучше простого
утреннего фантазирования и перебирания фактов под монотонный ритм шагов.
Ритм рождает мысли и воспоминания, последние, потревоженные движением, как
летучие мыши светом, слетаются со своих привычных мест. Чем ближе гостиница,
тем ближе окончание утренней "разминки" и тем ближе тревога на сердце.
Это собака приучила меня рано вставать и выходить на улицу. Тогда же
возник и рефлекс - за время моего отсутствия в доме могло что-то случиться.
Один раз Саломея, сев в ванну, до моего возвращения не смогла из неё
вылезти. Непрактичная женщина даже не догадалась во время приступа снова
напустить в ванну теплой воды. Когда я пришел, она сидела, худая и
несчастная, в захолодавшей ванне и молча плакала. Эта картина с тех пор
всегда перед моими глазами. Наверное, поэтому, возвращаясь с собакой домой,
я убыстряю шаги: готовлюсь к преодолению какого-нибудь несчастья. Но
рефлексы на то и рефлексы, чтобы действовать в любой ситуации и в любой
географической зоне. Вот и сейчас я почти бегу к пряничному домику
университетской гостиницы.
Мы давно копили деньги на операцию по пересадке. Подразумевалось, что
ее можно будет сделать в какой-нибудь знаменитой клинике у нас или в
Израиле. Подразумевалось также, что без денег, как раньше, ни одна клиника
пациентку не возьмет. Да и частный, "в лапу", тем более "в
высококвалифицированную лапу", гонорар хирургу тоже нынче размера не малого.
Врачи, как и на Западе, особенно хирурги и дантисты, превратились в людей
зажиточных. Одним словом, деньги первоначально были, да и квартиру нашу
можно было бы продать и купить меньшую. Человеческая жизнь, а особенно жизнь
близкого, всегда стоит много больше любых неудобств.
Но потом операция отпала. Зачем гневить Бога, если Саломея достаточно
хорошо переносила диализ? Многие ее товарищи по несчастью, которые пошли на
операцию, не получили желаемого результата. Донорская, чужая почка
отторгалась. Однако на диализ эти люди возвращались уже с разрушенной
иммунной системой.
Вопрос новой операции не был вопросом денег. Это был опять скорее
русский вопрос упования . Надо ли в романе утруждать читателя медицинскими