"Джеффри Евгенидес. Девственницы-самоубийцы " - читать интересную книгу автора

Нью-Мехико. Он отправился туда, беспрестанно советуя Всевышнему оттрахать
себя самого, поскольку Нью-Мехико располагался еще дальше от Швейцарии, где
в эту самую минуту Диана Портер безмятежно прогуливалась под сенью древ,
неуклонно удаляясь от мира, в котором Доминику предстояло обосноваться в
качестве владельца конторы по чистке ковров. Эми Шрафф объясняла резаные
вены Сесилии пришедшей из древнего Рима традицией принимать подобные ванны в
случаях, когда жизнь становится невыносимой; Эми полагала, будто Доминик,
созерцающий теперь кактусы по обочинам шоссе, непременно догадался бы о
любви Сесилии, услышь он только о подоплеке несостоявшейся трагедии.
Большинство страниц в больничной карте отведены отчету психиатра.
Побеседовав с Сесилией, доктор Хорникер поставил диагноз: ее самоубийство
явилось выплеском агрессии, накопившейся в результате сублимации
инспирированных подростковым либидо желаний. При виде трех совершенно разных
чернильных пятен Сесилия неизменно говорила: "Это банан". В других пятнах ей
удалось различить "тюремную решетку", "болото", "африканца" и "Землю после
атомной катастрофы". На вопрос, почему она пыталась покончить с собой,
Сесилия отвечала только: "Это было ошибкой", а когда психиатр попробовал
добиться более четкого ответа, окончательно замкнулась в себе. "Несмотря на
серьезность ее ран, - говорилось в отчете, - я не склонен верить, что
пациентка действительно намеревалась оборвать свою жизнь. Ее поступок был
криком о помощи". Доктор Хорникер встречался с мистером и миссис Лисбон и
рекомендовал им несколько ослабить заведенные в семье порядки. Ему казалось,
что Сесилии пошла бы на пользу "некая социальная отдушина вне школьного
распорядка, в рамках которой она могла бы взаимодействовать со сверстниками
мужского пола. Тринадцатилетней девочке следовало бы разрешить пользоваться
косметикой того рода, что имеет хождение среди ее ровесниц, - это помогло бы
ей установить с ними более прочные контакты. Подражание заведенным в группе
порядкам является неотъемлемой вехой процесса индивидуализации".
С этого момента для семейства Лисбонов наступила эпоха перемен. Люкс
загорала на своем полотенце почти каждый день, даже если не приглядывала за
Сесилией, - при этом на ней красовался такой миниатюрный купальник, что
точильщик ножей совершенно бесплатно устроил для нее пятнадцатиминутную
демонстрацию своего искусства. Парадная дверь дома Лисбонов не закрывалась:
кто-нибудь из девочек вечно шмыгал туда или обратно. Однажды, играя в мяч у
дома Джеффа Малдрума, мы увидели девчонок, танцевавших под звуки рок-н-ролла
в его гостиной. Они упорно и деловито отрабатывали основные движения, и мы
были поражены, уяснив себе, что девушки порой танцуют просто ради
удовольствия, в то время как Джефф всего лишь размахивал бокалом и чмокал
губами, пока не задернули штору. Прежде чем они скрылись из виду, мы
заметили Мэри Лисбон, стоявшую в глубине комнаты, у книжного шкафа: на ней
были клешеные джинсы с вышитым на заду сердечком.
Чудесные перемены на этом не кончались. Бучу, подстригавшему газон
Лисбонам, отныне было позволено входить в дом и выпивать стакан воды, тогда
как раньше ему приходилось пить, склоняясь к выведенному наружу крану.
Потный, обнаженный по пояс, весь в татуировках, Буч прошел прямо на кухню
дома, где жили сестры Лис-бон, вдыхая тот же воздух, которым дышали и они, -
но мы не стали спрашивать его о впечатлениях, потому что побаивались
мускулов Буча и окружавшей его ауры бедности.
Мы полагали, что мистер и миссис Лисбон пришли к согласию относительно
новой политики терпимости, но когда, годы спустя, встретились с мистером