"Ганс Гейнц Эверс. Утопленник" - читать интересную книгу автора

- Милый человек! - сказал прокурор. - Не сочтите за обиду, что я вас
иногда высмеивал. Вы гений! Вы сделаете себе карьеру.
- Великолепно! - воскликнул белокурый мировой судья.- Великолепно! Вот
что значит юридическое образование. Из такого теста можно вылепить второго
Гете.
- Habemus poetam! - ликовал круглый, как шар, секретарь. И все говорил
молодому человеку, что он поэт, настоящий поэт, своеобразный поэт - поэт
"Божией милостью" и т. д...
Молодой человек смеялся и чокался с ними. Он думал, что они шутят. Но
когда он увидел, что они говорят совершено серьезно, он ушел из кабачка. Он
в это мгновение был снова трезв, так трезв, что едва снова не пошел топиться
в Рейне. Такова была его судьба: когда он чувствовал себя поэтом, они
называли его дураком. А теперь, когда он изобразил собою дурака, они
объявили его поэтом.
Прокурор был прав: молодой человек сделал себе карьеру. И в салонах, и
в концертных залах, и на больших сценах, и маленьких - везде он стал читать
свои стихи. Он вытягивал губы наподобие рыбьего рта, чавкал так, как, он
думал, должны чавкать карпы, и начинал:

Бледнея тускло-бледным телом,
Немой мертвей в тумане белом
Лежал в пруду оцепенелом...

И да будет известно, что его коллеги отнюдь ничего не преувеличили - ни
секретарь, ни асессоры, ни оба мировые судьи ни прокурор! Да будет известно,
что его оценили всюду, и хвалили его, и приветствовали, и аплодировали ему
во всех немецких городах. И драматические артисты, и чтецы, и докладчики
уцепились за его стихотворение и еще более распространили его славу. А
композиторы положили его на музыку, а певцы пели, и музыка, изображая
естественными звуками чавканье карпов, придала стихотворению еще более
выразительности и глубины.
Да будет все это известно!..
Молодой человек думал: "Это очень хорошо. Пусть их восхищаются и
аплодируют и кричат о моей шутке, что это настоящая поэзия. Я получу громкую
известность, и тогда мне легко будет выступить с настоящей моей поэзией".
И поэтому он декламировал тысячам восхищенных слушателей историю о
"немом мертвеце в пруде оцепенелом", и никому из людей не говорил о том, как
тошнит его самого от этой истории. Он кусал себе губы, но принимал любезное
выражение и корчил рыбью физиономию...
Молодой человек забыл, что величайшая добродетель немцев - верность и
что они и от своих поэтов прежде всего требуют верности: поэты должны петь
всегда в том тоне, в каком они начали - никоим образом не иначе. Если же они
начинают петь на иной лад, то это оказывается фальшиво, неверно и негодно, и
немцы презирают их.
И когда наш молодой человек стал воспевать теперь орхидеи и асфоделии,
желтые мальвы и высокие каштаны - к нему повернулись спиной и стали над ним
смеяться.
Правда, не везде. Высший свет ведь так вежлив... Когда поэт выступил на
днях в домашнем концерте на Рингштрассе вместе с оперной певицей и
длиннокудрым пианистом и начал усталым голосом декламировать о душе цветов,