"Андрей Евпланов. Чужаки " - читать интересную книгу автора

заткнутый в карман.
Он вошел к председателю так, как будто никого в конторе не было,
никакой очереди. Только ничего у него из этого не вышло. То есть поселиться
он у нас поселился, а вот работы ему в Синюхино не нашлось. Больно разборчив
оказался. И устроился он истопником в район.
Каждый день выходил он чуть свет из своего дома с обшарпанным чемоданом
и шел через все село к проселку. Бывало, что попутки ему приходилось ждать и
час, и два, но он сидел на своем чемодане и ждал, и можно было подумать, что
этот человек пришел сюда в такую рань только для того, чтобы посидеть здесь
в свое удовольствие.
Если случалось, что кто-нибудь, кому тоже нужно было в район,
располагался рядом и хотел завести разговор, он мычал неопределенно или
отмалчивался, словно никого не слышал и не видел. А может, он и вправду
никого не слышал и не видел, потому что был в это время где-то далеко, может
там, где осталась его рука.
Никто не знал, где он потерял руку, и вообще никто почти ничего не знал
о нем. Разве только то знали, что он инвалид и что работает в школе
истопником, а живет в бывшем доме Бурцевых, большом, но сильно запущенном,
который он купил у прежних хозяев за триста рублей. Еще знали, что
обстановки у него никакой нет, потому что у него и занавесок не было. Потом
занавески появились, но это случилось позже, когда к нему приехала жена с
двумя детьми. А поначалу он жил один, ни с кем никаких дел не имел и даже не
разговаривал ни с кем. Такой уж он был нелюдимый этот Гундобин. Нелюдимый
чужак. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вызвать у нас опасения. Ведь
если человек нелюдим, значит, у него есть основание сторониться людей, стало
быть совесть перед ними не чиста.
И чего только не рассказывали про него. Одни говорили, будто он по
пьяному делу попал в городе под трамвай, потому что если человек не пьет,
значит, от пьянства лечился. А лечатся, известное дело, только алкоголики.
Другие говорили, что он бывший полицай, который скрывается, и надо бы
заявить куда следует, но не заявляли, потому что там, дескать, лучше знают.
И потом на полицая он не тянул годами. Были и такие, которые утверждали, что
он вернулся из заключения. Только все это были досужие домыслы, и выросли
они на пустом месте, как вырастают лебеда и осот на вспаханной, но не
засеянной целине.
Одно было ясно. Не было у нас такого человека, который испытывал хоть
какую симпатию к этому Гундобину или, на худой конец, жалость. И хотя он был
одноруким, так себя поставил, что никто его калекой не считал.
Для однорукого в деревне, будь он хоть какой из себя, пусть даже рыжий,
всегда будет прозвище - Однорукий. А этого Гундобина люди окрестили
Барсуком. И уже в этом было что-то особенное, выделяющее его из тысяч прочих
одноруких.
Так и жил Барсук своим обычаем. По утрам ездил куда-то, говорят в
район, а там - кто его знает. Домой возвращался поздно, что-то жарил на
керосинке. И это мог видеть всякий до тех пор, пока однажды на окнах у него
не появились занавески, и не простые, а те, которые продаются по двенадцать
рублей за метр. Не успела по деревне пройти об этом молва, как случилось
другое событие, еще более замечательное.
На деревенской улице появилась полуторка, доверху нагруженная какими-то
узлами и ящиками. Рядом с Филей сидела немолодая уже, чернявая женщина в