"Евгений Евтушенко. Голубь в Сантьяго (Повесть в стихах) " - читать интересную книгу автора

призрак с прокуренными желтыми зубами, скрывающими тонкий яд змеиный, с
издевкой усмехаясь надо мной: "Не рыпайся, голубчик, не уйдешь..." Я даже
свыкся с этою старухой и побеждал ее своим презрением, а может быть, своей
привычкой к ней. На свете нет, пожалуй, человека, не думавшего о
самоубийстве. Мне, правда, был знаком писатель песен, набитый, как соломой,
жизнелюбьем, который как-то раз расхохотался по поводу трагедии одной,
закончившейся пулею банкротства: "Вот идиот!..
Мне в голову ни разу не приходила вовсе эта мысль". К нему вообще не
приходили мысли. Я среди бела дня, как в темноте, лежал, не видя букв, с
раскрытой книгой, но чувствовал любой морщинкой лба холодный взгляд
бесцветных липких глаз безмолвно выжидающей старухи. И вдруг на лбу я ощутил
тепло, как будто зайчик солнечный незримый от озорного зеркальца мальчишки.
Исчезла темнота, а с ней старуха. Кто совершил такое превращенье? Была пуста
квартира.
Только голубь, как сгусток неба, - чуть темней, чем небо, мое окно
поскребывая клювом, с почти что человечьими глазами, на внешнем подоконнике
сидел, ни перышком нисколько не похожий на жирных попрошаек лошадиных, как
маленький взъерошенный товарищ, меня спасти от смерти прилетевший. А может
быть, он прилетел из Чили?

2

При слове "Чили" возникает боль. Проклятье - чем прекраснее страна, тем
за нее становится больней, когда враги прекрасного - у власти. Прекрасное
рождает зависть, злость в неизлечимых нравственных уродах и грязное
желанье - обладать хотя бы только телом красоты насильникам душа
неинтересна. Вернемся в Чили, в семьдесят второй. Я жил тогда в гостинице
"Каррера", напротив президентского дворца. Как противоположные слова,
Альенде и дворец не совпадали. Со многим президент не совпадал и, что всего,
наверное, опасней, с засевшим в обывательских умах понятьем, что такое
президенты, и был убит несовпаденьем этим. Альенде был прекрасный человек.
Быть может, был прекрасный даже слишком. Такого "слишком" не прощают люди,
которым все прекрасное - опасно. Боятся, если кто-то слишком умный, прощают,
если кто-то слишком туп. Альенде был умней своих убийц, но он умен был не
умом тирана, который не побрезгует ничем, Альенде погубила чистоплотность,
но только чистоплотные бессмертны, и, мертвый, он сильнее, чем живой. Когда
к нему явились "леваки" и положили список - десять тысяч тех, кто расходу
сразу подлежит (и, кстати, среди них был Пиночет), сказал Альенде:
"Расстрелять легко. Но если хоть один, а невиновен? Мне кажется - еще
ни я, ни вы не обладаем даром воскрешенья. Нельзя с чужою жизнью ошибаться,
когда, ошибшись, воскресить нельзя". "Самоубийство! - закричал "левак",
пропахший табаком и динамитом. Не будем убивать - убьют всех нас! Один
процент ошибок допустим. Не делают в перчатках революций". "Как видите, на
мне перчаток нет, но в чистоте я соблюдаю руки. Самоубийство - в легкости
убийств. Самоубийцы - все тираны мира. Таким самоубийством я не кончу.
Сомнительны и девяносто девять процентов справедливости, когда один процент
преступного в них вкрался. На правильной дороге кровь невинных меняет
направление дороги, и правильной она не сможет быть", спокойно отвечал ему
на это в своей дешевой клетчатой рубашке, с лицом провинциала-фармацевта,
уверенного в собственных лекарствах, товарищ президент, так непохожий на