"Евгений Евтушенко. Голубь в Сантьяго (Повесть в стихах) " - читать интересную книгу автора

хорошо вести себя. Тоска - вести себя нарочно плохо. Не знать, как ты ведешь
себя, вот счастье. Все просто: надо жить как океан. Энрике с детства начал
рисовать, и нравилось ему, что кисть его сама не знала, как себя вела, как
поведет себя, не знала тоже. Но вмешиваться первой стала мать, сказав про
акварельный свой портрет: "Я не такая все-таки старуха... Не знала я, что ты
такой жестокий. Искусство жизнь должно красивей делать, а ты... а ты..." -
и, плача, убежала к спасительному мастеру-пьянчужке с ним камешки морские
шлифовать. А отчим, полный мебельных идей, в себя включавших многие кровати
с разнообразным теплым содержимым, сказал угрюмо пасынку: "Мазня!.. Ты
рисовал бы лучше деньги, парень". Искусство страшно тем, что каждый смертный
себя считает знатоком искусства. Не лезут ведь ни в химию невежды, ни в
микробиологию, ни в кварки. Мать космонавта, сдерживая слезы, ну максимум,
что может подсказать: "Будь осторожней в космосе, сыночек". Но в живописи и
в литературе специалисты все, кому не лень, все знают, как не надо, что не
надо, хотя нельзя понять, что надо им. И, как ни странно, первый человек,
который оценил "мазню" Энрике, был тот, кто рану первую нанес его еще
младенческому сердцу, его отец.
Когда он бросил сына, тогда он только сына полюбил. Он постарел.
Замкнулся он в санскрите. Развелся с целлулоидной женой и потихоньку стал
терять любовниц, то замечавших лысину его, то рыхлое растущее брюшко, то
общую его бесперспективность. И в сына он вцепился, как в надежду любить
кого-то и любимым быть, но кто привык в любви быть эгоистом, тот и в любви
отцовской эгоист. Он, лет на десять позабывший сына, о нем припоминавший
лишь карманом, увидев как-то юношу-студента с миндальными фамильными
глазами, который без него стал человеком, немного запоздало возжелал вложить
в него все то, что в нем, в отце, исплесневело, выцвело, истлело, но было,
было - правда, так давно, что мало кто уже об этом помнил. Так вот -
напомнить сыном он хотел о том, как сам когда-то был талантлив, чтобы других
и сына убедить в том, что талантлив сын благодаря отцовским генам, а не
материнским. Мать, не совсем несправедливо, впрочем, была разорена подобной
вспышкой отцовских чувств, назвав их лицемерьем, что было справедливо не
совсем. Она имела крупный разговор с оставшимся без женщин "мухерьего" и
запретила ему сына видеть, а он сказал, что сын уйдет к нему, поскольку
после отчима идут по уровню развитья - табуретки. Когда, забыв о третьем,
двое взрослых ребенком бьют по голове друг друга, то разбивают голову
ребенку. Мать испугалась.
Заключен был мир с условием, что каждую субботу предмет их спора будет
у отца, а остальные дни недели - дома. Энрике знал, что брошен был отцом,
но, понимая брошенность отца, любил отца отцовскою любовью, И каждый раз
отец собачьим взглядом глядел, когда он уходил домой, и оставался иногда
Энрике на воскресенье, убивая мать, и уходил под утро в понедельник, и
убивал отца своим уходом, убийцей против воли становясь.

5

Энрике было восемнадцать лет, когда подруга матери - актриса, которой
было возле сорока, вдруг на него особенно взглянула, как будто бы увидела
впервые, сказав ему: "А ты совсем большой!.." Она умела прятать увяданье
своей, уже усталой, красоты на сцене и в гостях, но понимала, что невозможно
спрятать будет завтра то, что сегодня спрятать удалось. В салоне красоты на