"Авраам Иехошуа. Нескончаемое безмолвие поэта (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

крутится около обслуги. То остановится вдруг у группы билетеров и с
мрачным видом прислушивается к их беседе. То я вижу его говорящим
что-то уборщице, которая стоит, опершись на швабру.
Что он говорит ей? Никогда не догадаться.
Любит ли он меня? Невозможно понять. Похоже, что-то во мне пугает
его. Может, моя старость, может, мое молчание. Как бы то ни было, он
настороже, точно ждет от меня оплеухи.
При этом в наших отношениях царила умиротворенность. В спокойствии
текли дни, и я полагал, что так мы и будем жить с ним, душа в душу, до
тех пор, пока мне не придется расстаться с ним. Частенько я подумывал,
как же хорошо, что при моем молчании рядом со мной именно этот парень,
чей разум слаб, на границе безумия, и это позволяет нам быть вместе и
при этом далеко-далеко друг от друга.
Да, иногда меня охватывает тревога, мне хочется повиснуть на чь-
ей-нибудь шее, и тогда я мчусь в Иерусалим, сваливаюсь как снег на го-
лову дочерям и провожу в их обществе часок-другой. Они встречают меня
радостно, обнимают меня, душат в объятиях. Мы долго обнимаемся, их
мужья стоят в сторонке, их взгляды выражают легкое презрение. Потом мы
сидим и болтаем, упражняем наше семейное чувство юмора, и это не по
вкусу их мужьям. До серьезного разговора дело не доходит - они прек-
расно знают, на это у меня нет времени, я не могу у них задерживаться.
Я появляюсь, как тайфун, и, как тайфун, исчезаю. Вот я уже и прощаюсь
торопливо, сдерживая все еще бурлящие чувства. Они настаивают, чтоб я
остался ночевать. Но я не соглашаюсь. Мне непременно надо вернуться к
мальчику, его жизнь целиком зависит от меня. Снова объятия и поцелуи;
затем мужья отвозят меня на автобусную станцию. Всю недолгую дорогу мы
молчим. Им не о чем со мной разговаривать. Я для них личность сомни-
тельная. Эта моя белая грива, свисающая с затылка, эта тросточка, ко-
торую я верчу в руках. Я для них все еще что-то вроде поэта. Мои томи-
ки стихов все еще стоят на полке в их гостиной. В такой момент я пред-
почитаю тупой взгляд моего сына.
Зимой я, бывает, запираюсь у себя дома в шесть вечера. В оставшееся
до сна время читаю газеты, слушаю радио, листаю книги - от всего этого
клонит в дрему. Время идет; со скукой я незаметно свыкся.
Летом я много гуляю вдоль моря, хожу туда-сюда или просто слоняюсь
по улицам. Погруженный в собственные мысли, я могу часами простаивать
у строящегося дома. Пустые мысли... Когда-то я повсюду таскал с собой
блокнотики. Бродил и с наигранной лихорадочностью растравлял свой поэ-
тический зуд: рифмовал, увлеченно играл словами. Теперь ничто меня не
волнует.
Где он?
Я смотрю в окно и вижу его в саду, под серым осенним небом. Он с
неимоверной жестокостью ломает деревья и кусты. Выламывает целые вет-
ви, обрывает листья. Особенно достается старой акации и миндальному
дереву, он ободрал с них почти всю кору и обломал почти все ветки. Он
вскарабкивается к самой верхушке кроны и методично крушит дерево. На
дерево жалко смотреть.
Мой взгляд прикован к нему, я слежу за ним часами, как загипнотизи-
рованный. Эта его серьезность, угрюмость. Свет и тени играют на его
лице, лице с нелепым выражением прилежного ученика из-за очков с толс-