"Александр Фадеев. Особый коммунистический (Из воспоминаний) " - читать интересную книгу автора

пробивали пули. Мы прожили здесь до 31 января 1920 года, когда в нашей
области пала атаманщина. Японцы вынуждены были объявить нейтралитет, и мы
вошли в город Спасск.
Наша жизнь слагалась из походов и после каждого похода долгой отсидки в
бараках, потому что после каждого похода по всей округе рыскали отряды
японцев и белых. Нет более замечательной силы на свете, как содружество
передовых рабочих. Подумать только - вся Свиягинская лесная дача вдоль и
поперек изрезана дорогами, по которым подвозили к железнодорожной ветке лес.
Мы жили в сети этих дорог. Ближайшая из них проходила от нас не дальше, как
в пяти-шести километрах. И часто бывало, что после нашего удачного набега на
линию все эти дороги были наводнены вражескими разъездами, а мы сидели
спокойно в своем зимовье, и из сотни людей, работавших на ветке, враг не
имел ни одного, кто бы указал им наше местопребывание.
А каким прекрасным содружеством был наш коллектив - коллектив нашего
отряда! Книг у нас не было. Как это ни смешно, единственной книгой, которая
была зачитана до дыр и которая по духу своему меньше всего соответствовала
тому, чем мы жили, была книга Пшибышевского "Homo Sapiens".
Чем же мы занимались? Мы издавали стенную газету. Номера стенной газеты
писались от руки. Они выходили почти каждый день, если мы не были в походе.
Эта газета была нашим политическим органом, но политическим органом особого
типа. Это была прежде всего юмористическая газета. В ней участвовало
подавляющее большинство бойцов. В сущности, над заметками этой газеты еще до
их появления в номере ржали в обоих бараках до того, что сотрясались
исполинской толщины стены. Тем не менее, когда вывешивался номер, вокруг
него собирались все бойцы и могли смеяться еще несколько часов подряд. Все
самое тяжелое, неприятное, неустроенное, суровое из того, что было в нашей
жизни и во время походов и в пути, - все это предавалось самому
безудержному, молодому и веселому осмеянию. Должен сознаться, что в силу
однородного мужского состава отряда в нашей газете допускались иногда и
"ударные" словечки. Газету приходилось срочно срывать, когда появлялась в
отряде сестра Ситникова, имени ее я не помню, - предположим, Вера. Это была
единственная девушка в Свиягинском отряде. Через нее мы держали связь с
рабочими Свиягинского лесопильного завода, через нее наши партизаны
связывались со своими родными. В самом поселке Свиягино и рядом, в большом
селе Зеньковке, стояли японцы и белые. Вера была удобным связистом, потому
что никто бы из врагов не мог предположить, что эта скромная, застенчивая
девушка может выполнять такие ответственные задания. Все мы в отряде очень
любили ее, очень любили, когда она приходила к нам. Обычно она жила у своих
родных в поселке Свиягино. Иногда она могла задержаться у нас на несколько
дней; тогда стирала нам белье, чинила одежду. Она была очень тихой и
неразговорчивой. Я и сейчас помню ее сидящей на нарах, согнувшись над иглой.
И все понемножку ухаживали за ней. А она - безответна. Разве только что на
какой-нибудь уже очень удачный ход младшего Кокорвича она вдруг вскидывала
на него свои темные ресницы, в глазах ее появлялось выражение лукавства, и
она начинала тихо, тихо смеяться, показывая белые зубы. Я уже сказал о том,
что все любили ее. Но отношение к ней было товарищеское в совершенно особом
мужском смысле. Ведь нас было около сотни молодцов, оторванных от своих
семей, от жен, невест. Но никогда ни один из нас не допустил себя по
отношению к Вере до грубости или пошлости, и, в сущности, по молчаливому,
неписаному какому-то соглашению не полагалось объясняться ей в любви. Позже,