"Юлий Файбышенко. Троянский конь" - читать интересную книгу автора

за тем старчески зашаркали валенки. Вошла Нюша, поставила на стол тарелку с
нарезанной ветчиной, положила булку.
- Съешь, Полюшка.
Полина не отрываясь смотрела на нее. Нюша смутилась.
- Дак я што? Али попрошайничала. А дают - грех в такое время не брать,
дочка.
- Нюша, - сказала Полина, - я вам уже говорила. Ваше дело - брать или
не брать для себя. Мне от них ничего не надо.
Нюша склонила голову, вытерла внезапные слезы, была она скора на них.
- Картошка-т вся вышла, Полюшка, я и взяла. Кому радость-то, ежели ноги
протянешь? Али Коля твой обрадуется, что не дожила.
Полина ничего не ответила. Нюша молча забрала тарелку, шаркая
валенками, ушла. В комнате звенели рюмки, негромко говорили два голоса.
Очень хотелось есть. У них с Нюшей вышли последние припасы, и сейчас без
милостей постояльца было не прожить. Но она и жить не хотела, если жизнь
зависит от их милости. В голодной полудреме она привалилась к оклеенной
блекло-зелеными обоями стене, слушала, о чем говорят немцы. Язык она знала с
детства. Отец и мать владели тремя языками. Мать преподавала французский в
пединституте, отец вел спецкурсы.
- Апрель здесь прекрасен, господин полковник, - негромко говорил
постоялец, - я даже не ожидал, что в столь дикой глуши весна может быть
такой прекрасной.
- Вы не влюблены ли, Рупперт? - спрашивал второй голос, резкий и
насмешливый. - И если да, то не в ту ли бледную дикарочку, что мелькнула,
как русалка, при нашем прибытии?
- Это было бы величайшим подвигом из всех совершенных вермахтом:
влюбиться в кого-нибудь или во что-нибудь в этой стране.
- Я не согласен, Рупп. Тут есть свои прелести. И я нахожу, что туземки
порой сильно выигрывают рядом с нашими женщинами... Знаете, что удивительно,
Рупп, они, по-моему, по большей части абсолютно бескорыстны.
- Это в вас от чтения Достоевского, Эрих... Не знаю, как такое
отношение к местным красоткам уживается в вас с нелюбовью к партизанам.
Прозит!
- Прозит, - звякнули рюмки.
- Бандиты несколько обнаглели, - сказал полковник, - но, поверьте мне,
Рупп, они напрасно выводят из терпения такого терпеливого старого пса, как
Эрих фон Шренк. Лучше бы сидели в своих норах...
- Однако колонна из Опочни...
- Колонна-колонна... Дорогой Рупп, за эту колонну я получу с
процентами... Сейчас, когда мы с вами беседуем, батальон СС уже любуется
лесными пейзажами. Плюнем на эти заботы, Рупп. Немного отвлечемся. В конце
концов, во всем этом вонючем гарнизоне мы с вами два интеллигентных
человека, и мы имеем право на небольшую пирушку, как в добрые корпорантские
времена. Не так ли, коллега?
- Прозит, Эрих!
- Прозит, Рупп.
Пахло нагретым деревом, сапожным кремом. Над столом висели две
плохонькие фотографии прежних жильцов: он и она на юге, и вторая: он, она и
крохотная девочка. Если бы она решилась сейчас, у нее тоже был бы ребенок.
Из гостиной струились два ненавистных голоса, клонило в сон. Шаркая