"Джорджо Фалетти. Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)" - читать интересную книгу автора

Они еще помолчали, прижавшись друг к другу, в твердой уверенности, что
Италия, Америка и весь остальной мир могут лишь подступить к дверям этой
комнаты, но не войти в нее.
Морин неожиданно вспомнился странный ступор, охвативший ее в день их
знакомства. Коннор Слейв приехал в Италию на гастроли после выхода своего
последнего альбома "Обманы тьмы". Турне было организовано артистическим
агентством "Тритон коммьюникейшнз", где промоутером была ее лучшая подруга
Марта Конери. Когда он прибыл в Рим, Марта ворвалась к ней в дом и, закружив
в вихре жестов, слов и платьев, буквально силой вытащила на концерт. Марта
обладала бесценным даром приводить ее в хорошее расположение духа хотя бы
тем фактом, что была единственной из деловых римлянок, не называвших "любовь
моя" каждого встречного и поперечного.
- Будь у меня такая квартирка, я бы тоже мало куда ходила. Но "мало" и
"совсем" - это две большие разницы. А этот парень, уж ты мне поверь, стоит
того, чтобы побежать за ним и подальше театра "Олимпико".
Никаких отговорок она слушать не хотела, и Морин поняла, что Марту
просто так не сдвинешь - нужны очень веские доводы. Ни одного она с ходу
придумать не смогла, так и очутилась в кресле театра "Олимпико". Публика в
зале выглядела безлико и разношерстно, хотя, казалось бы, на концерт
собрались все сливки Рима и все, кто из кожи вон лез, чтобы в эти сливки
попасть.
Перед самым началом прибежала запыхавшаяся Марта и плюхнулась в
соседнее пустующее кресло.
- Ну вот, вроде бы все путем. Теперь можно и насладиться.
Морин не успела ей ответить, потому что свет погас, мгновенно приглушив
шум зала.
В кромешной тьме послышались переливы гитары, такие нежные и
чувственные, такие сладостно домашние, что перед сидящей в темноте Морин
словно бы закружились стены зала. Ей казалось, что этот струнный перебор
звучит у нее в голове. Потом сверху на сцену упал луч, и в этом
слепяще-белом луче заискрился Коннор в черной рубашке с монашески глухим
воротом. Голова опущена, руки безвольно повисли вдоль тела, в одной скрипка,
в другой смычок.
К гитарному перебору добавились низкие, утробные звуки синтезатора,
будто исходящие из чрева публики.
После гармонической интродукции Коннор запел и начал очень медленно
поднимать голову. Очарование его низкого, с хрипотцой голоса мгновенно
отодвинуло музыку на задний план. Она показалась двумя листами наждачной
бумаги, промазанными медом. В голосе была такая исповедальная чувственность,
что Морин посетило нелепое ощущение, будто песня обращена исключительно к
ней. В полутьме она обвела глазами публику и по выражению лиц убедилась, что
каждый в этом зале испытывает то же самое чувство.
Песня называлась "Погребенные небеса". Выстраданные слова, положенные
на красивую, мелодичную музыку, один благочестивый критик заклеймил как едва
ль не святотатство. Он разглагольствовал о Люцифере, о мятежном ангеле,
который в адовой тьме оплакивает сам себя и последствия своей вины,
состоящей не столько в том, что он восстал на Бога, сколько в том, что имел
дерзость думать.
Слушая эту музыку и эти слова, Морин задумалась: что же творится в душе
их создателя?