"Джон Фанте. Подожди до весны, Бандини" - читать интересную книгу автора

Донны промакнул его, густо выдавился клей. Марии Тоскане, Ореховая улица,
дом 345, Роклин, Колорадо - поскольку Донна наотрез отказывалась называть
свою дочь фамилией мужа. Тяжелые яростные каракули могли бы оказаться
потеками крови из клюва раненого ястреба, почерк крестьянки, только что
перерезавшей горло козлу. Мария не стала вскрывать письмо; она знала, что
внутри.
С заднего двора вошел Бандини. В руках он нес тяжелую глыбу блестящего
угля.
Бросил ее в угольное ведерко за печью. Руки его испачкались черной
пылью. Он нахмурился: носить уголь отвратительно - это женская работа.
Раздраженно посмотрел на Марию. Та кивнула в сторону письма, прислоненного
к битой солонке на желтой клеенке. Тяжелый почерк тещи извивался у него
перед глазами крохотными змейками. Он ненавидел Донну Тоскану с такой
яростью, что она переходила в ужас.
Они сшибались как зверь и бестия, когда бы ни сталкивались. Ему было
приятно схватить это письмо своими почерневшими заскорузлыми ручищами.
Какой восторг - разодрать конверт, наплевав на послание внутри. Прежде,
чем прочесть написанное, он поднял пронзительный взгляд на жену, чтобы еще
раз дать ей понять, насколько глубоко ненавидит эту женщину, давшую ей
жизнь. Марии ничего не оставалось делать: то была не ее ссора, все свое
замужество она игнорировала ее, да и сейчас бы просто выбросила письмо, не
запрети ей Бандини даже вскрывать письма матери. От них он получал
какое-то порочное наслаждение, что довольно-таки ужасало Марию; в этом
было что-то черное и кошмарное - как заглядывать под влажный валун.
Болезненное наслаждение мученика, человека, испытывавшего почти
экзотическую радость от бичевания тещи, которая упивалась его страданиями
теперь, когда для него наступили черные дни. Любил их Бандини, эти
гонения, ибо они его подстегивали к пьянству. Он редко допивался до
положения риз, поскольку от выпивки ему становилось худо, но письмо от
Донны Тосканы производило на него ослепляющее действие. Оно давало ему
повод, предписывавший забвение, ибо только выпимши он мог ненавидеть свою
тещу чуть ли не до истерики - и забывал, забывал о своем доме,
остававшемся неоплаченным, о счетах, о давящем однообразии женитьбы. Это
означало побег: день, два дня, неделю гипноза - а Мария припоминала
периоды, когда он пьянствовал и по две недели. Письма Донны от него
спрятать было невозможно. Приходили они редко, но означали только одно:
Донна проведет с ними день. Если она приезжала, а Бандини письма не видел,
он знал, что жена его спрятала. Последний раз, когда она так сделала,
Свево вышел из себя и отметелил Артуро почем зря за то, что тот пересыпал
соли в макароны, - бессмысленное правонарушение, в обычных
обстоятельствах, разумеется, этого бы никто и не заметил. Но письмо было
сокрыто, и кто-то должен был за это пострадать.
Это, последнее, датировалось предыдущим днем, 8-м декабря, праздником
Непорочного Зачатия. Пока Бандини читал его строки, плоть у него на лице
белела, а кровь исчезала, точно песок, глотающий прилив. Письмо гласило:



Моя дорогая Мария, Сегодня - достославный праздничный день нашей
Благословенной Матери, и я иду в Церковь молиться за тебя в твоем мучении.