"Клод Фаррер. Цвет цивилизации " - читать интересную книгу автора

деревья, пышные туалеты дам в экипажах сразу потускнели.

III

Обед в клубе кончался.
Столик был накрыт в конце веранды, чтобы дать доступ ночной свежести.
Под электрическими люстрами хрусталь на столе переливался лучами радуги, и
по скатерти тянулась дорожка из орхидей и гибисков. Веера обвевали свежестью
обедающих; было почти прохладно; и хотя в открытые двери столовой доносился
шум толпы, здесь, в уголке террасы, создавалось впечатление полуодиночества
и покоя.
Обед кончался. Бои подали в корзинах из тростника азиатские фрукты,
неизвестные в Европе: бананы, пятнистые, как пантеры, манго, рыжие, как
волосы венецианки, серебристые летши, приторно-сладкие мангустаны и какисы
цвета крови, название которых заставляет смеяться японок.
Они обедали почти молча, никто из них не отличался болтливостью. Но под
конец вино развязало им языки, и Фьерс начал рассказывать о своем
путешествии. Товарищи слушали его с интересом, какой обычно проявляют к
человеку, приехавшему после долго отсутствия издалека.
Он говорил короткими фразами, порой прерывал себя паузами раздумья.
Задумчивость казалась его обычным состоянием. Он был очень молод - двадцать
пять, двадцать шесть лет - но казался серьезнее и угрюмее иных стариков. У
него были красивые черные глаза, довольно правильные черты, тонкие вьющиеся
волосы, матовый цвет лица, прекрасные зубы, высокая и стройная талия,
длинные руки, выпуклый лоб, - все, что нужно для того, чтобы человек не
чувствовал ненависти к жизни. А между тем, он был не чужд ей. Это был
странный собеседник, полный противоречий: в одно и то же время серьезный и
легкомысленный, насмешливый и меланхоличный, упрямый и равнодушный,
капризный и постоянный - но всегда искренний, в каждом слове, никогда не
унижающийся до лжи. Его друзья прощали ему эту смену настроений, - чаще
мрачных, чем светлых, - потому что, несмотря на свои противоречия, Фьерс был
натурой уравновешенной. Рассудок удобно располагался в его голове, ясной и
проветренной от атавистической пыли; предрассудки и условности не воздвигали
в ней своих стен, но всегда находила гостеприимное убежище логика, суровая и
последовательная до жестокости.
- Итак, - заключил он, - мы еще раз променяли японское лето на здешнюю
зиму. Тридцать градусов Цельсия разницы. Есть женщины, которые вне себя от
досады по этому случаю.
- Какие женщины? - спросил Мевиль.
- Любящие и покинутые, оплакивающие ласки, которых они лишились.
Грустно.
- Ты имел мусмэ* в Нагасаки?
______________
* Мусмэ - прислуга-наложница.

- Я имел всех мусмэ в Маруяме - Маруяма - я говорю на случай, если б
кто-нибудь из вас не знал этого - не что иное, как Иошивара* Нагасаки. Это
приличный и скромный квартал, как все японское вообще, где множество
порядочных маленьких девочек улыбаются проходящим из-за бамбуковых решеток.
Можно любоваться ими и трогать их; первое не стоит ничего, второе - пустяки.