"Раян Фарукшин. Цикл произведений "Родина" " - читать интересную книгу автора

отделения болеет, а я, что, даже не навещу что-ли. Да не в жизнь!
Слушая Мусу, я почесывал затылок: "Вот заливает, гад!", но молчал, не
икал, не перебивал, а в конце даже пожал ему руку.
- Молодец, что живой!
- Ну, я, это, пошел уже. Давай, командир, не болей! Бывай, - Муса встал
и пошел к двери, - выздоравливай!
Улыбнувшись неожиданно появившемуся, и так же неожиданно удалившемуся
визитеру, я лег на кровать.
Грязными руками вытаскиваю из-под серой мятой подушки загаженную
жирными пятнами тонкую двенадцати страничную тетрадку. Ровно по середине
открываю: шестая страница получается, центр отдельно взятого мироздания,
пупок земли тетрадочной, эпицентр словесной несуразицы, буквенный рай. Из
бокового кармана "камка" двумя пальцами выуживаю ярко-желтую, со сгрызенным
колпачком, ручку. Паста обычная - толстая, темно-синяя. Вздыхая, перебираю в
памяти наиболее запоминающиеся события последнего дня. Ничего особенного.
Все живы, здоровы, в роте потерь нет, у соседей тоже все лады. Никого пока
не привозили. А вот позавчера у нас заварушка была. Привезли одного
двухсотого и тринадцать раненых. Некоторые тяжелые были. В госпиталь их на
вертушке отправили, кого в Ханкалу, а кого во "Владик" - на операцию. Не
знаю, может кто-то из них и помер по дороге. Не знаю, врать не буду. Как-то
равнодушно я об этом рассуждаю, к смерти привык что-ли, отупел или
отморозился, но начиная с пятого августа потери стали преследовать нас
ежедневно - тут не до рассуждений стало, когда до смерти - один шаг. Но нам
везло, а соседям - нет. У них потери в несколько раз больше наших. Окружили
их нохчи где-то в центре города и долбят неделю подряд. Озверели совсем.
Война - войной, но над трупами - зачем издеваться, нас хотя бы похоронить
по-человечески можно или нет. Не хочу домой с вывернутыми наизнанку
внутренностями, хочу живым. Ладно, сегодня писать ничего не буду, не
писатель я, голова по-другому работает, по рабоче-крестьянски. Я закрыл
тетрадь и надежно спрятал ее назад, под подушку. Идти надо, моя очередь
заступать на дежурство. Моя очередь дежурить на тонкой, невидимой полосе
между жизнью и смертью.
Я открыл глаза. Черт! Мокрым от холодного пота, нескромно захватившего
мое сонное тело, я лежал на железной скрипучей кровати и глубоко и громко
дышал. Я огляделся. Оказалось, я не в солдатской палатке на окраине
Грозного, а в госпитальной палате в центре Оренбурга. Треклятый сон на
несколько мгновений вернул меня на последнюю русскую войну ХХ века. Вернул,
что бы напомнить о смерти, выпустившей меня из своих цепких лап по известным
только одному Всевышнему причинам.
Дневник я вел всего дней десять. Нет, записывать для потомков важную
правду войны я догадался не сам, у капитана одного подглядел. Но писал
только о том, что видел своими глазами. Ровно пять страниц мелкого ровного
почерка набралось в моем дневнике. Только где он сейчас? Когда меня ранило -
не до дневников было. Из личных вещей у меня остался только военный билет, в
котором появилась единственная новая запись: " Ранение 19.08.1996г. Получил
минно-взрывную травму, контузию головного мозга легкой тяжести,
огнестрельное слепое осколочное ранение правой височной области." Вот так,
ничего лишнего.

эпизод шестой: "Я против Вас!" (Пес. Татарстан.)