"Константин Федин. Анна Тимофевна (Повесть)" - читать интересную книгу автора

И встает в памяти другой сад - облезлый, бесплодный, сухой. Такие же
пелеринки и то зеленые, то кирпичные камлотовые платья, толстокожие чо-
боты на ногах, зализанные на затылки липкие волосы. У Нюрки в тугую, как
серп, косичку вплетена голубая муаровая ленточка - подарила начальница
на евангельскую закладку, а потом сжалилась, велела завязывать волосы. И
милое, самое милое, что запомнилось с детства - муаровая ленточка. И еще
самое горькое: как Василь Василич - учитель пения - на своих уроках бил
по Нюркиной голове стальным камертоном и, поднеся его к уху, тоненько
верещал -
до
ля
фа.
Девчонки пискливую затягивали песню, а Нюрка никак не могла попасть в
тон и плакала. За это и не любил ее Василь Василич. Муаровая ленточка и
до
ля
фа.
Вся жизнь в убежище.
И только под конец, перед тем, как пойти в люди, помнится, дятлом
долбила начальница:
- Не забывай, что ты сирота! Что ты сирота! Сирота!
И, долбанув холодным носом в Нюркину щеку, наделила царским портре-
том.
А то, что было в людях, в чулочной мастерской Энгеля, в чулане, с
царским портретом на стенке и ящиками вместо кровати, все, что там было,
заслонилось единственной на всю жизнь прекрасной, нестерпимой жутью.
Никто на свете не знает, не знает Анна Тимофевна взаправду ль опалила
ее нестерпимая жуть. В себе ль была она тогда, под Крещенье, когда в чу-
лан ее, неслышной черной ночью, вошел студент путейский Антон Иваныч Эн-
гель.
Или было то явью?
Ведь, поспешил же потом Антон Иваныч покинуть отеческий дом, и так и
не дал старик Энгель повидаться Анне Тимофевне со своим сыном, путейским
студентом.
Или было то сном?
Ведь, ни слова не проронил тогда Антон Иваныч, ни тогда, ни после, ни
одного слова.
Да и прежде, до черной этой, нестерпимой ночи, ни слова не сказал Ан-
тон Иваныч Анне Тимофевне. И не помнит Анна Тимофевна, как началось, что
переставало биться сердце всякий раз, как заслышит она шаги Антона Ива-
ныча, будто ввинчивал он каблуки свои не в половицы, а прямо ей в грудь.
И не помнит, как началось, - что не могла вскинуть на него желтых своих
глаз, а всегда, видела как улыбался он.
Нет, не сном и не явью пришла единственная на всю жизнь нестерпимая
жуть - пришла в гаданьи.
Черной ночью, неслышною, жаркою ночью под Крещенье, дрожащим коридо-
ром живых языков бежали свечи в зеркало. Сколько было их? Там, где пос-
ледняя пара острых огней сливалась в одну точку, в глубине коридора, да-
леко за зеркалом, там был уже не чулан и не лицо гадальщицы, и не глаза
ее желтые, стоячие, - а пустая, бескрайняя синь. Оттуда, из этой сини,