"Константин Федин. Анна Тимофевна (Повесть)" - читать интересную книгу автора

- Ничего не болит?
- Поесть.
Потом, за едой, вдруг зло взглянув на мать:
- В училищу больше не хочу!
- Что ты, Оленька, почему?
- Мальчишки дразнятся...
- А с тобой, - перехватила дыханье, - с тобой там ничего не было? Не
помнишь?
- Ничего...
- Ну, хорошо, не ходи, учись дома...
Не глядя видит Анна Тимофевна злые, непонятно-злые глаза Оленьки,
вихры ее желтые и под вихрами, на лбу, незажившую кровавую болячку: в
последнем припадке ударилась Оленька головой об косяк, ссадила кожу и
теперь не дает заживить рану, отдирает ногтями кровяную корку.
И опять обтирать, отряхать Оленьку, смотреть за каждым ее шагом, каж-
дую минуту чувствовать на себе злой ее взгляд, каждый час, каждый день
ждать, когда опять придет неминуемое, жуткое, бесовское.
И потом бежать в кладовую, считать штабеля вымытого белья, перетря-
хать груды, вороха, горы грязных вонючих юбок, лифов, рубашек, чулков,
каждую минуту ощущать неуемную боль в спине - не разогнуть спины, во всю
жизнь не разогнуть ее - каждый час слышать жалобы и ругань прачек, што-
пальщиц, портних. И потом нести в судках щи из кислой капусты и котлеты,
а в постные дни - кашу - изо-дня в день, из года в год - по чугунным,
гладким от подошв, ступеням на самый верх, под чердак, и у дверей пус-
тынной громады, перед тем, как открыть их, прислушиваться к тому, что
творится в комнате.
И что же дальше, что дальше?..
Утром другого дня была Анна Тимофевна у доктора. Сидя в приемной, ло-
вила стуки и шорохи докторского кабинета. Знала, что за стеной расстав-
лены на железных ногах машины, кресла, столы, что на окна темные, как в
театре, свисают занавески, что свершается в докторской комнате тайное:
усыпляют Оленьку, внушают больной, что она здорова.
И когда распахнулась дверь и вывел доктор больную, и Анна Тимофевна,
прощаясь, прилепила к докторской руке клейкую от пота бумажку, было ей
светло и трепыхало сердце ее в ответ докторскому доброму слову:
- Ничего, ничего! Скоро мы такими молодцами будем...
Проливным дождем взбодрило небо улицы, а потом прояснилось, погладило
землю теплынью, и Анне Тимофевне оттого стало еще светлее. Вела она за
руку Оленьку, вела толпой суетливых базарников, людскою толкучкой, живой
и словно чистой от проливня. Бодро, хорошо было от брани и криков, и от
цвеченых ситцев, и от треска арбузных корок под ногами.
И вдруг рванула Оленька руку Анны Тимофевны, грузно потянула ртом
воздух и упала навзничь. Упала в лужу, густую, желтую от навоза, сразу
перевернулась, легла в грязь ничком, забилась в корчах. И так же вдруг
побледнела Анна Тимофевна, стала холодной, строгой и быстрой. Выволокла
дочь из грязи, перевернула на спину, накинула на лицо ее - в кружевах
белой пены у рта - чистый платок, развела тугие, как железные полосы,
руки, легла всем телом на ноги, скрученные судорогой.
Люди шарахнулись в стороны, как лошади - от падали. Потом медленно
приблизились, сбились в узкое кольцо, бездельные, собравшиеся глазеть,