"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

разговоры, и только по говору Дибич угадывал в непроглядной темноте, кому
принадлежат голоса. Постепенно из этих разговоров он узнавал новую
географию страны, рассеченной на куски внезапно рождавшимися подвижными
военными фронтами.
Еще в Кёнигштейн доходили слухи о двух Россиях, непримиримо
враждовавших между собой, и слова - междоусобица, гражданская война -
поражали пленных больше, чем поразило в семнадцатом году слово - революция.
По дороге на родину Дибичу сделалось известно, что на юге все белые войска
признали своим командующим генерала Деникина, что Сибирь находится под
властью адмирала Колчака, провозгласившего себя верховным правителем
России, и что эти огромные силы юга и востока, включающие в свой состав все
казачество и почти все офицерство былой русской армии, намерены соединиться
в районе Поволжья и сомкнуть кольцо вокруг Москвы, которая, защищая Советы,
не переставала мобилизовать людей в Красную Армию. Дибич никогда не слышал
прежде ни о Деникине, ни о Колчаке. Но он не слышал также до самой
революции ни одного из тех имен, которые она начертала на красных знаменах.
Он стеснялся своего незнания, молчал о нем, объясняя его своей
неразвитостью и тем, что одичал в плену. Для него было новостью, что на
западе и на севере России, так же как на юге и на востоке, шла тоже
гражданская война, действовали тоже белые армии под командованием
генералов, о которых он никогда не слышал, и что повсюду против этих белых
армий дралась советская армия рабочих, матросов и бывших солдат. Он понял,
почему пленные французы в Кёнигштейне нападали на русских, обвиняя их в
неверности: союзники России давно перестали быть союзниками, и он узнал,
что французы, англичане, японцы, американцы вмешались в дела России
повсюду, где шла борьба, - на севере и юге, на западе и востоке. Он
испытывал неловкость перед самим собою, что худо разбирается в событиях, но
он видел, что многие, кого он слушал на вокзалах и в вагонах, не больше
понимают в событиях, хотя были их свидетелями и даже принимали в них
вольное или невольное участие, пока Дибич сидел в плену. Он чувствовал, что
события потребуют от него, чтобы он принял чью-нибудь сторону в борьбе, но
он был удивительно неготов к этому. Он только сознавал, что если скажет,
что правы белые, то это будет означать, что правы французы, которые
помогали белым, а этого он решительно не мог допустить, потому что тогда
выходило бы, что правы французы, нападавшие на него в Кёнигштейне, а он
возненавидел их за то, что они ненавистно говорили о России. Все остальное
казалось Дибичу неразберихой. И, слушая разговоры в темноте закрытого
наглухо товарного вагона, он думал, что обстоятельства привели его в
туманный и бурный мир из совершенно другого мира, где все было гораздо
яснее и проще. Раньше воевали все вместе против одного, для всех очевидного
врага. Теперь воевали все порознь, брат шел на брата, и надо было
разглядеть в одном брате врага, в другом - друга. Нет, ничего нельзя было
взять в толк из этих небывалых клокочущих событий! С беспокойным состоянием
спутанных мыслей Дибич засыпал под холодный лязг и дрожание вагона.
Раз, проснувшись поутру и узнав, что поезд стоит на хорошо знакомой
ему громадной узловой станции Ртищево, Дибич испытал до дурноты
головокружительный приступ голода. Перед войной, проезжая эту станцию, он
всегда заходил в вокзал, который славился буфетом. На длинных столах к
приходу поездов расставлялись тарелки, наполненные горячим борщом, и
пахучий парок язычками поднимался над ними. Здесь была школа официантов: