"Евгений Александрович Федоров. Большая судьба (Роман)" - читать интересную книгу автора

вот схватили его, батюшку, под руки и поволокли на эшафот...
- Ты всё это сам видел? - с бьющимся сердцем спросил Аносов, и ему
вдруг стало бесконечно жаль Пугачева.
- Как тебя сейчас! - старик вздохнул и сокрушенно пожаловался: -
Солдат присягой связан, поставили - стой, скажут: стреляй, - стрелять
будешь! Ну, а что у меня на душе было, не спрашивай... Скинул Емельян
Иванович шапку, вздохнул полной грудью, взглянул на небеса, на Кремль и
сказал народу: "Не боярам в Кремле сидеть! Меня казнят, а народ не
казнишь; правду он сюда принесет. Берегите ее, братцы!".
- Да этого он и не говорил, Захар! - перебил Аносов. - Из
правительственных листков известно, что струсил он, всё кланялся и плакал:
"Прости, народ православный, отпусти, в чем я согрубил перед тобой,
прости, народ православный!".
- Эх, милый, так это в господских грамотках так прописано, а в народе
иное хранится. Я сам видел и слышал. Так и всколыхнуло меня, когда на
площади весь народ ахнул в одну грудь: "Держись, батюшка, держись крепко!
Не погибнешь ты под топором, унесем тебя в своем сердце..." Это верно!
Палачи в ту пору сорвали с него бараний тулуп и потащили к плахе. Вырвался
он, вскинул голову и закричал: "Не трожь, корявая рожа, смерти за свой
народ не боюсь! - А сам всплеснул руками, опрокинулся навзничь на колоду и
приказал: - Теперь руби, дворянская собака!". И палач вмиг отрубил ему
голову...
- Не говорил он эти слова! - взволнованный рассказом старика,
выкрикнул Аносов.
- Ты, сударь, не спорь. Тебя в ту пору на белом свете не было, а я уж
в гвардии служил, и сердце мое не обманешь. Сам слышал! - убежденно
подтвердил Захар: - А через три дня колёса, сани, эшафот и тела
загубленных сожгли, в пепел обратили. Только я уголек всё-таки один
уберег!
- Что ты говоришь! - вскочил юноша.
- Уберег и храню, как святыню. Ведь кровью Емельяна Ивановича он
полит. А народ с кострищ по горстке пепла уносил... Нет, сударь, такое не
забудется...
Аносов сидел молча, подавленный рассказом, не спуская глаз со
старика. А Захар, растревоженный воспоминаниями, не мог успокоиться и
продолжал:
- Я, милок, вот к чему речь веду. Народ не обманешь. К примеру
сказать, на другой день после казни Емельяна Ивановича в Кремле на Красном
крыльце при самом генерал-прокуроре Вяземском прочитали указ о прощении
девяти преступников, которые царице с головой выдали батюшку. Объявили им
прощение и оковы сняли. И сколь велика была толпа, собравшаяся проститься
с батюшкой Емельяном Ивановичем, - столь ничтожно пришло людей на
объявление милости христопродавцам этим. Мало того, сударь, только ушел
князь Вяземский да дворяне, откуда ни возьмись, подошли простые люди и
заплевали место, с коего огласили прощение. Кабы не гвардейцы, неизвестно,
что бы стало с прощеными извергами... Видишь, как обернулось дело! И на
том еще не окончилось... Отправили прощеных в Новороссийскую губернию к
Потемкину, а и тот от них отмахнулся: "Не надо, - сказывает, - их мне;
народ всё равно убьет иродов, а я в ответе!". Тогда погнали окаянных на
поселение под Ригу, но и там их не приняли: латыши грозились каменьями