"Георгий Федоров "Басманная больница" (повесть ) [H]" - читать интересную книгу автора

как выворачивает наизнанку оперированных после эфира. Кроме того, у
меня был перелом шейных позвонков, они срослись не совсем правильно и я
должен постоянно контролировать дыхание, иначе могу задохнуться. В общем,
или под местным наркозом, или я отказываюсь от операции.

Лев Исаакович, пожав плечами, ответил:

- Я сделаю все, что можно, но все равно будет больно. Очень больно.

- Спасибо,-обрадовался я и почему-то выпалил:-А как же это англичане,
такие аккуратные люди, тампон в животе у Владимира Федоровича забыли?

Дунаевский, впервые за мое знакомство с ним, слегка улыбнулся:

- Это со всеми может случиться. Вот я напишу вам сейчас записку,
пойдете в наш закрытый больничный музей, там посмотрите.

Вооруженный запиской, я действительно посетил тщательно охраняемый
больничный музей и был поражен, увидев на витрине забытые во время
операций или иными путями попавшие в животы людей всевозможные предметы.
Здесь были зажимы, пинцеты, даже ножницы, ложки, гайки и всякая другая
дребедень.

Вернувшись из музея, я все-таки продолжал волноваться из-за завтрашней
операции и зашел в палату, где лежал семидесятивосьмилетний раввин, с
которым я уже успел познакомиться. Это был тихий, кроткий старичок с
огромной белой бородой и черной камилавкой на седых кудрях. Когда ему
говорили:

"Здравствуйте, ребе", он открывал широко по-детски ясные зеленоватые
глаза, вежливо отвечал: "Мир вам"-и снова погружался в дремоту. Он
считался хроником, то есть был болен безнадежно. Видимо, у своих знакомых
старик пользовался большим уважением. Часто к нему приходили какие-то
люди, они долго что-то шептали ему в большое бледное ухо. Старик
безучастно слушал, лежа совершенно неподвижно.
Иногда он открывал глаза и слабым голосом произносил несколько слов на
еврейском языке. Посетители внимательно слушали. Потом, кланяясь, на
цыпочках уходили из корпуса. В открытые окна доносились их оживленные
голоса, и видно было, как они страстно жестикулируют, обсуждая советы
ребе. Я решил тоже попросить у него совета перед операцией, но выяснилось,
что я пришел совсем не вовремя. Старику, оказывается, потребовалось
поставить клизму, и занималась этим растерянная медсестра Галя. Она очень
старалась, но никак не могла попасть наконечником в нужное место. А когда
думала, что попала, и отпускала зажим, неизменно оказывалось, что
ошиблась. Решив помочь ей, я уже несколько раз приносил заново наполненную
кружку Эсмарха. Раввин был мокрый, он лежал в воде, как в озере, и только
седая борода его торчала, как парус. Он был добрый человек. Потому, хотя и
несколько растерявшись, он нисколько не сердился, а, наоборот, старался
ободрить и утешить Галю, кротко говоря ей: