"Михаил Федотов "Богатый бедуин и Танька" (книга романтических рассказов)" - читать интересную книгу автора

воробышек... несколько дней всего - нарисованы черные брови и раскрашены
губки, представляешь? ...он говорит, что арабы, как пальцы на руке, нет
одинаковых...
Русский затыкает себе уши пеленкой. Он ничего не хочет представлять. А про
пальцы он больше ничего не может слышать. Так он сидит несколько минут. Но
сидеть с заткнутыми ушами очень неудобно: уши через несколько секунд
привыкают, и, чтобы по-честному не слышать ни одного звука, приходится
похлопывать по ушам и гудеть "у-у".
"Что за жизнь, - думает русский, - почему каждый раз мне так неловко
удается собой распорядиться? Только что ты был свободным человеком... и
вдруг является куча арабов и помогает тебе ночью сдвинуть с места
покалеченный драндулет... и ты перестаешь себе принадлежать: каждый день и
час становится пыткой, уже шагу нельзя ступить, чтобы на тебя не смотрели
подозрительно мнительные глаза и брезгливые губы. И ты сам себе уже так
противен, 1 Боже мой... и хлопочешь, чтобы, не приведи Господи, его не
обидеть, чтобы эти лучшие чувства, которые давно тебя держат за горло и
подбираются к самому дорогому, не задеть и чтобы в лице Наэфа не
потревожить всю мировую гуманность, рассеянную по эфиру и вот по таким
скотинам, чтобы не разочаровался этот Наэф в людях, в евреях, русских, во
мне, в жизни... О-о-о, - стонет он. - Весь мир населен Наэфами".
Когда русский разнимает ладони, он слышит, что жена продолжает
рассказывать, ни капельки не меняя тембра голоса: "...снаружи все
земляное, жуткая бедность, а изнутри, ты знаешь, совсем неплохо,
инкрустированная мебель... Потолок кажется недостроенным, из таких
цинковых досочек... жена его боится, смотрит с испугом и сразу все
делает..."
В этом месте русский мечтательно поводит плечами.
- ...батистовое платье, чуть ниже колен...
- А что на голове?
- На голове? На голове ничего. На голове волосы... гирлянды всюду и
пихточки, апельсиновые деревья с плодами... и фарфоровый лебедь...
Посмотрела девочку четырнадцати лет, неделю назад был выкидыш... не
скажешь, что четырнадцать... рыхловатая бело-розовая арабка... упала,
стукнулась лбом... всех выгнали... муж повернулся спиной и переводил... а
на дворе цемент кругом и на нем шесть рядов белоснежных пит... а в
середине сидит женщина с раскрывающимся громадным арбузом... она убирает
руки, и он одним движением...
- А невеста?
- ...школьница-переросток, носатенькая, с маникюром... и обручальное
кольцо, а полкольца замазано воском... жених не из их семьи...
- Да нет, Наэфа невеста?
- Той тоже тринадцать. Замуж не хочет... верещит, дерется... а он ее
подкусывает, пощипывает, подкалывает... смуглая, как жена его брата...
блестящие, чуть навыкате глаза... налитая, как груша... села к нам в
машину... потом пулей вылетела... дверь выломала, все хохочут, до колик...
но ты знаешь, мне иногда кажется, что она...
"Когда спускаешься с холма, - думает Наэф, - кажется, что ты очень
большой, можно встать одной ногой на холм, а вторая дотянется до самого
моря. В Газа тоже можно днем ходить на море, пока нет комендантского часа.
Но в Газа море хуже, грязь и купаться не хочется..."