"Евгений Федоровский. Трудные берега" - читать интересную книгу автора

весны, они прорастают. Ей, кедровке, и обязаны своим распространением
густые заросли стланика, по которым, чертыхаясь и стеная, тащились мы
вдоль Безымянки.
Первый шлих брал Боря. Он спустился к реке и стал долбить лопаткой
каменную мелочь у бортика берега, стараясь наскрести полный лоток породы.
Потом опустил лоток в воду. Вода шла со снежников, была ледяная, у него
сразу покраснели руки. Поворачивая лоток туда-сюда, покачивая его, он
постепенно смывал породу, выбрасывая гальку, тяжелые фракции опускались.
Наконец на дне остался лишь черный порошок. Это и был шлих. Боря слил его
в кулек, отжал бумагу, сунул мне. Я опустил мокрый кулек в пакет и спрятал
в полевую сумку.
Чем выше мы поднимались по реке, тем меньше было воды. Мы уже могли,
переступая с камня на камень, идти по руслу. Когда совсем замерзали руки у
Бори, лоток брал я и промывал породу.
Наконец показалось солнце. Оно выплыло из тумана матовым шаром, как бы
отряхнулось от сырости и стало раскаляться. От кедровника потянуло жирным
запахом смолы. Окутываясь парком, грелись камни. Мы сразу стянули
штормовки и подставили солнцу спины.
Чем дальше, тем уже, тем стремительнее неслась Безымянка. Она скакала по
огромным окатышам, выбивала в скальном берегу глубокие ниши. Рискуя
сорваться, мы перебирались от одного берега к другому, отыскивая проходы.
Здесь никто до нас не ходил. Это точно. Кому была охота идти по этой дикой
речке, где не водилось ничего живого! Сюда не могла зайти рыба, так как
устье было перегорожено высокой галечной косой: речка ныряла под камни и,
пройдя через них, как сквозь сито, вливалась в море.
Около трех часов мы остановились на небольшой косе. Здесь лежал огромный
валун тонн на сто весом. Ветры и паводки обтесали его бока. Набрав
кедрового плавника, разожгли костер, вскипятили воду, заварили крутой чай.
- Хорошо смазал - хорошо и поехал, - сказал Боря, отрезая ломоть хлеба.
Этот хлеб мы пекли сами. В кружке с сахаром разбавляли дрожжи. Когда они
всходили, замешивали тесто в эмалированном ведре и вываливали его в
кастрюлю "чудо". Пекли либо на костре между двумя бревнами-надьями, либо
на печке в палатке. Хлеб получался иногда лучше, иногда хуже, но есть было
можно.
До основного прижима оставалось не более километра. Однако именно на этот
километр мы затратили больше времени и сил, чем на весь путь. То вброд, то
прыгая по камням, то залезая на скалы, то продираясь через заросли, мы все
же дошли до снежников. Кое-где они накрывали речку, и вода тогда шумела
глуше, тише, будто снег душил ее.
Идти по этим снежникам было слишком рискованно. Провалишься, затащит тебя
- и поминай как звали. Пришлось забираться вверх и двигаться по самой
кромке снежника, там, где кончались заросли и начинался снег. Конечно, и
это было опасно: снежник круто падал вниз, заскользишь - и ничто уже не
спасет.
Но вот мы подошли к прижиму. Нет, неспроста Лида предупреждала нас. Здесь
реку сжимали две отвесные горы. Вверх они уходили метров на пятьсот.
Говоря языком альпинистов, горы представляли категорию наивысшей
трудности. Без специального оснащения, без кошек и триконей, ледорубов и
системы страховочных репшнуров мы не могли преодолеть их, чтобы обойти
прижим. И Боря, и я не раз ходили с альпинистами в горы. Пусть это были