"Евгений Федоровский. Из жизни облаков ("Искатель", 1986, № 2)" - читать интересную книгу автора

- Экипаж к полету готов, все в норме, - доложил Стрекалис по
карманной рации.
- Минутная готовность, - отозвался Морозейкин, он медлил, как бы
соблюдая русский обычай: посидеть перед дальней дорогой.
Стрекалис сорвался с места, закружил по брезентовому, освещенному
прожекторами кругу, точно шаман:
- Полная тишина на старте! Всем - в сторону! И выкрикнул последнюю
команду: - Даю свободу!
Солдаты разом опустили руки. Сенечка выбросил песок. В напряженной
тишине аэростат медленно поплыл вверх.
- В полете! - торжествующе завопил Стрекалис.
- Есть в полете, - у Сенечки тоже дрогнул голос. - Взлет шесть сорок.
Произошло чудо, имя которому - полет воздушного шара. Без толчка или
рывка мы вдруг очутились в воздухе. Тишину в эти волшебные секунды не
хотелось нарушать даже возгласами восторга. Аэростат шел вверх. Люди внизу
становились все меньше и меньше. Плавно отодвинулась залитая электрическим
светом стартовая площадка, плоская шиферная крыша эллинга. Из серой тьмы
показался главный обсерваторский корпус с немногими светящимися окнами, за
которыми находился штаб. Пробежала линейка-аллея с редкими фонарями, потом
обозначился четкий прямоугольник всей нашей территории, обнесенный
бетонными заборами. А дальше угадывались дома, кварталы, островки садов,
заводы, где костерками полыхали ночные лампочки.
Сенечка орудовал совком, точно продавец, развешивающий сахар. Артур,
включив бортовой свет, стал заполнять бортжурнал. Я переключился на
телефон:
- Уран, я Шарик...
- Счастливого полета! - услышал я бодренький тенор Морозейкина.
- Спасибо. На борту - норма. Высота сто пятьдесят. Подъем по
вариометру плюс два. До связи. - Я отчеканил все положенные слова и
отключился.
Предутренняя тишина окружала нас, будто мир остановился и мы остались
в нем одни. Показалась станция. На дороге просвистела ранняя электричка.
Непривычно близко, оглушительно простучали колеса. Отраженные звуки
доносились четче, явственней, чем на земле.
С каждой минутой становилось светлей. Искристыми от уличных фонарей
лучами разбегались дороги с нанизанными на них кубиками домов. Там, где
лучи сходились, где багрово тлел горизонт, была Москва.
Артур вытащил "Зенит" и начал снимать. Панорама впечатляла.
Открывались все новые и новые дали.
Вдруг оболочка исчезла. Гондола словно осталась одна. Туго натянутые
стропы уходили вверх и тонули в непроглядной мути. В лицо дохнул влажный
воздух. Одежда покрылась капельками влаги. Оказывается, мы вошли в нижнюю
кромку облаков. Аэростат сразу отяжелел. Стрелка вариометра поползла было
вниз, но Сенечка энергично заработал совком, и мы стали опять подниматься.
Скоро похолодало. Мокрая оболочка покрылась льдом, Сеня надел меховые
перчатки, стал трясти стропы. Льдинки, отламываясь, полетели вниз.
- Ну, братцы, летим, - у Артура посинел нос, запотели очки, но губы
расплывались в улыбке. - Как это пели деды! "Три танкиста, три веселых
друга..."
- Не три, а пять, - я откинул брезент, прикрывавший спальные мешки.