"Юрий Федоров. Державы для..." - читать интересную книгу автора

поставлен и мне распоряжаться здесь. И за людей я первый ответчик. Ватага
говорит - зимовать будем, и я приказ отдаю - зимовать!
- Поговорим в Иркутске, - начал было Голиков, но Григорий Иванович
прервал:
- До Иркутска еще дойти надо!
По палубе застучали шаги, кто-то кубарем скатился по трапу:
- Парус на море! Парус, Григорий Иванович!
Все кинулись вон.
С востока шло к острову судно под всеми парусами, даже брамсели стояли.
Григорий Иванович сразу же узнал: "Симеон и Анна".
- Ах, молодец Бочаров! Ура капитану "Симеона и Анны"!

Шелихов проснулся задолго до рассвета. В каюте было темно. Он полежал,
прислушиваясь к ровному дыханию жены, и отбросил покрывавшую его шубу.
Понял - не уснуть больше. Осторожно, чтобы не разбудить ни жены, ни спавшего
тут же Самойлова, обулся. Константин Алексеевич во сне закашлялся и снова
затих.
На палубе Шелихова омыло свежим сырым ветром. Стояла глубокая ночь.
Море, огромное, живое, колыхалось с плеском у борта галиота, дышало пряным
запахом водорослей и рыбы. Мачты с реями неясно белели над головой, едва
угадываемые ванты уходили вверх в темное, затянутое тучами небо. На берегу в
ночи горели костры.
На трапе, перекинутом на берег, Григорий Иванович споткнулся, помянул
черта. Темень была хоть глаза коли.
Костер на берегу полыхнул поярче, видать, мужички плавника подкинули.
Волны били в берег, катали гальку. Шелихов взглянул на небо, закрытое
туманом, и вдруг в разрыве облаков увидел звездочку. Была она в кромешной
тьме неба так одинока, так пронзительно мала, что у Григория Ивановича
сжалось сердце. Никогда не видел он такой темной и глухой ночи, никогда не
ощущал себя таким затерянным в этом необозримом, бесконечном мире.
Передернув как от холода плечами, он сказал себе: "Как ничтожен и мал
человек в этой безбрежности. Пылинка неощутимая..."
Волны били и били упрямо в берег. От костра поднялся мужик:
- Григорий Иванович, пошто так рано встал?
Был это Тимофей, что остудился при починке галиота. Второй мужик
приподнялся из-за костра: таежник Кильсей. Третий зашевелился под тулупом,
но только голову поднял и опять лег.
Тимофей вглядывался в лицо Шелихова.
- Беда какая?
- Нет. Не спится что-то. Тесно в каюте, не привыкну никак.
Кильсей оборотился к темному небу и прислушался. За ровным рокотом волн
неожиданно все услышали далекое: "Кры-кры-кры..."
- Последние улетают, - сказал Кильсей. - Ишь как жалобно прощаются.
Шелихов подобрал палку, поправил угли в костре. Большое пламя спало, от
костра шел ровный жар.
Тревоги Григория Ивановича были не случайны. Когда пришел галиот
"Симеон и Анна", все прибодрялись: знать, не придется зимовать. Скоро придет
и "Святой Михаил". Но отставшего галиота все не было.
Пламя играло в сушняке, трепетало, меняя цвет. "Худое у похода начало,
куда ни кинь. Худое..." Шелихов поднялся. "Все, - решил, - сегодня же людей