"Юрий Федоров. Борис Годунов (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

Правитель долго вглядывался в хмурую даль. И вдруг застывшее,
неподвижное лицо его - не то от саднящей боли в груди, не то от чего
другого - дрогнуло, легкая судорога исказила твердые губы, глаза
увлажнились. Даль расплылась, и уже не Москву и слободы ее видел или
угадывал он перед глазами, а заснеженные литовские пределы со стрелецкими
заставами в дремучих западных пущах; бескрайние южные степные просторы с
новыми крепостицами Воронежем и Ливнами, Ельцом и Белградом, Осколом и
Курском на путях крымцев; сибирские остроги - Тобольск и Пелым, Березов и
Сургут, Верхотурье и Нарым, строенные его настоянием и свирепою волею
упрямых воевод. Двенадцать лет просидел он - Борис Федорович Годунов -
правителем при Федоре Иоанновиче, его именовали ближним великим боярином,
наместником царств Казанского и Астраханского, он был шурином царским, и
всяк на Москве, и в западных ближних и дальних странах, и в Крыму, и в
Туретчине знал: Борис Федорович - правитель государства Московского по имени
и царь по власти. С такой высоты виделось и угадывалось многое.
Русь расцветала. Некогда крохотное рядом с Литвой, Золотой Ордой и
Новгородской республикой княжество раздвинуло невиданно границы, вступило в
Сибирь, превратилось в могучую силу, позволявшую русскому народу готовить
себя для великого будущего.
Борис коснулся рукой лба, охлаждая бегущие мысли.
Росла и честь русская. Великого князя Василия Темного уже называли
"благоверным и боговенчаным царем". А такое впервые сталось на Руси. Царский
титул непросто объявить. Митрополит Илларион в "Слове о законе и благодати"
утвердил равноправие Руси с Византией.
В "Слове об осьмом соборе", после описания гибели Царьграда,
торжественно возвещалось: "...а наша русская земля... растет и возвышается".
В "Повести о белом клобуке" - символе верховной православной власти -
говорилось о передаче ее в светлую Россию, в Новгород. С падением
Константинополя старец Елизарова монастыря Филофей писал великому
московскому князю Василию Ивановичу: "...блюди и внемли, благочестивый царь,
яко вся христианские царства снидошася во твое едино, яко два Рима падоша, а
третий стоит, а четвертому не быти: уже твое христианское царство инем не
останется по Великому Богослову..." Все это были гранитные глыбы, мостящие
основы Руси.
Но ведал Борис: достигнутое с великими трудами, многою кровью русских
людей, страданиями, восторгами и болью может быть повергнуто в прах. На
границах Руси, что на западе, что на юге, хотя и притушенные его, Бориса,
усилиями, все же тлели бесчисленные костры, готовые в любую минуту слабости
русской земли залить ее бушующим пожаром войны. Ведал Борис и то, что в сей
скорбный час в высоких палатах кремлевского дворца рвут друг у друга из рук
князья и бояре кусы этой самой Руси, боясь уступить один другому хоть малую
кроху. Угадывал голоса. "Мы - родня царю! Мы - Рюриковичи!"- вопили одни. "В
кике ваше родство, и Рюриковичи вы по кике! А мы - Гедиминовичи по корню!" -
ярились другие. "Вы - пришлые! Вы Руси чужаки! А мы московским великим
князьям и государям служим издревле!" - раздирали рты третьи. И каждый
потяжелей слово выбирал, бил с полной руки, наотмашь, норовя побольнее
ударить, пошибче, так, чтобы свалить разом. И не до Руси в спорах, криках,
ярости этим в меховых о сорока соболей шапках, не до российских пределов, не
до русской чести. Свое бы урвать. Стучали думные каблуками, валили скамьи.