"Мэри Фитт. Губительно приятные голоса ("Суперинтендант Маллет и доктор Фицбраун" #1) " - читать интересную книгу автора

заросшие мхом. Я вынул из кармана газету и заботливо расстелил, опасаясь,
что скамья холодная и что Эвелин побоится испачкать платье влажным мхом.
- Ну, смелее,- сказал я поворачиваясь к ней.- Что не дает покоя вашей
душеньке? Я тут человек случайный, совершенно вам посторонний. Сегодня
здесь, а завтра - будто меня тут и не было. Мне можно довериться.
Она долго на меня смотрела, так долго, что я успел изучить каждый
прихотливый изгиб ее кудрей, окаймлявших белый лоб, и только потом,
набравшись духу, посмотреть в эти синие очи.
- Вы ничего не сможете сделать,- наконец тихо вымолвила она.
- Как знать? Вы же еще ничего мне не рассказали.
Теперь она сжала мою руку.
- Мне нечего рассказывать. Вы наверняка и сами уже все поняли.
- Вы имеете в виду,- пробормотал я, страшно польщенный тем, что она
считает меня столь наблюдательным и догадливым,- эту ссору? Между Хьюго и
Джимом?
Она кивнула, крепко прикусив губу. И вдруг словно прорвалась какая-то
плотина, слова Эвелин хлынули бурным потоком:
- Вы конечно думаете, что я сама во всем виновата. Но я не делала
ничего такого. Клянусь! И все равно со мной вечно какие-то истории. Каждый
раз одно и то же... Человеку постороннему жизнь моя может показаться тихой
и незаметной - я стараюсь держаться в стороне, плыву по течению, стараюсь
никому не попадаться на глаза, не мешать. Но меня непонятным образом
обязательно заносит в водоворот, в самую гущу страстей.
Ее бледный лоб прорезали две страдальческие морщинки, а брови слегка
приподнялись..
- Боже, если бы я могла вырваться на свободу! Если бы могла...
Сердце мое забилось часто-часто, словно хотело выпрыгнуть из груди.
Как же мне хотелось ей сказать: "Я дам тебе свободу. Уедем отсюда, стань
моей женой, и я буду заботиться о тебе до самой могилы". Я даже уже открыл
рот, чтобы все это произнести, но потом одумался. Остановил меня вовсе не
страх перед тем, что, сделав ей предложение, я должен буду поставить крест
на карьере. И не боязнь ничего не добиться в своей профессии, которую я
обожал. И не стыд перед родителями и друзьями, которых я тогда горько
разочарую, нет. Я даже готов был смириться с нелюбимой работой и
неизбежными сожалениями в старости. Остановило меня другое: от меня она
наверняка не ждала признаний и наверняка ответила бы холодным отказом. В
конце концов гордость иногда сильнее любви, хотя многие со мной не
согласятся. Поэтому чтобы привести себя в чувство, я крепко, до боли,
вцепился в свою рыжую шевелюру, и участливо произнес:
- Так я вас внимательно слушаю, продолжайте.
Она молчала, о чем-то размышляя, рассеяно рассматривая тугие
островерхие бутоны водяных лилий.
- Хорошо,- произнесла она наконец.- Мне нужно кому-то все рассказать.
Вы правы. Конечно, это все должна выслушать Урсула, но она меня ненавидит.
Что бы я ни делала, что бы ни говорила, она все принимает в штыки. Но
знаете,- она снова ко мне повернулась, и это движение было полно такой
доверчивости, что сердце мое снова дрогнуло от любви,- я не могу жить в
атмосфере постоянного непонимания.
- Тогда почему же вы не уезжаете?- ласково спросил я.- Зачем же
терпеть, если вы так болезненно на это реагируете? Только мне почему-то