"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

Вот, пожалуй, и вся моя история. Мне она нравится. Хотя пока я еще не
отдаю себе отчета, почему именно. Я только убежден, что фильм надо сделать
радостным, праздничным, пронизанным юмором, в изобразительном же плане он
должен быть необычайно тонким, светлым. И еще я подумал, что наш герой во
время отпуска может заниматься литературным творчеством: пусть себе пишет
эссе или статью для энциклопедии о какой-нибудь исторической личности -
Мессалине или святом Франциске, здесь уместнее какая-нибудь фигура из
языческого мира. Возможно, она даже появится в кадре несколько раз, словно
материализованная силой воображения нашего героя.
Я как-то чувствую, что подлинный ключ ко всей этой мешанине - все тот
же, о котором я говорил тебе с самого начала: нужен многомерный портрет
такого вот персонажа. Причудливый балет, волшебный калейдоскоп... но ведь и
эти слова можно истолковать на тысячу ладов.
Думаю, если периодически подстегивать себя, можно все же довести эту
историю до конца. Я замечаю, что постоянно размышлять над ней, в общем-то,
ни к чему, все как-то отдаляется, расплывается и вообще исчезает. И потому я
с нетерпением жду, когда что-нибудь или кто-нибудь заставит меня сделать шаг
вперед.
Порой мне хочется все забросить, и я начинаю мечтать о "Декамероне" или
о "Неистовом" как об освобождении. Я даже о Казанове подумывал, но как
только его читают? Тут, видно, не обойтись без длительного, спокойного и
благополучного периода выздоровления после какой-нибудь болезни. Конечно,
скажи я Риццоли, что хочу сделать "Казанову", он подарил бы мне целую
бумажную фабрику и много чего еще в придачу. На "Казанове" настаивает
Флайяно, который часто повторяет, что чтение мемуаров Казановы - его
настольной книги - для него лучший отдых, развлечение, в общем, он ему очень
нравится. И Комиссо тоже за "Казанову". Не могу понять, почему эта занудная
толстенная книжища так нравится интеллектуалам? Очевидно, в интеллектуалы я
совершенно не гожусь, ибо всякий раз, когда я принимался листать "Мемуары",
мне тут же приходилось откладывать их в сторону: даже в горле начинало
першить от этой пыльной бумажной пустыни, в которой я чувствовал себя таким
одиноким, таким потерянным.
До чего утомительны и опасны эти ожидания! Позавчера вечером я раскрыл
"И цзин" и загадал: "Каково мое положение в настоящий момент?" Ответ
следовало искать в гексаграмме, именуемой "Абиссальной". Выходило, чтона дне
пропасти я нахожусь еще в какой-то яме, опутан цепями и закован в колодки, а
кругом колючки,- чтобы я не убежал. Вдобавок выяснилось, что так мне и надо,
поскольку я рецидивист. В общем, меня ждут три года сплошных несчастий!
Ответ малоприятный, и я даже немного расстроился.
Зато прошлой ночью мне приснился Пикассо. Уже второй раз я вижу его во
сне. Первый раз (тогда я тоже переживал период сомнений и неуверенности в
себе) мы с ним находились в какой-то кухне. Было ясно, что кухня эта у него
дома - огромное такое кухонное помещение, забитое всякой снедью, холстами,
красками. Мы проговорили с ним всю ночь. А вот во вчерашнем сне было
безбрежное море, каким его можно увидеть из риминского порта, темное,
грозовое небо, зеленые, свинцово-тяжелые волны с белыми гребешками, как во
время шторма. Впереди меня, мощно выбрасывая руки, плыл какой-то человек,
над водой виднелась лишь лысая голова с маленьким пучком седых волос на
затылке. Вдруг он оглянулся и посмотрел в мою сторону - это был Пикассо,
который знаком звал меня за собой, куда-то, где можно найти превосходную