"Лион Фейхтвангер. Сыновья ("Josephus" #2)" - читать интересную книгу автора

Рим, он почувствовал это. К сожалению, не он один, - почувствовал и Юст.
Да, этот Юст давно претворил свои ощущения в ясную мысль: "Бог теперь в
Италии". Иосиф уже не помнит точно, кто именно впервые произнес эти слова:
он сам или тот, другой. Но без Юста они вообще не существовали бы.
Как всегда, перед ними обоими стоит одна и та же задача: показать
западному миру сущность иудаизма, его дух, столь трудный для понимания,
столь часто скрытый под нелепыми на первый взгляд обычаями. Но только
метод Юста гораздо жестче, прямолинейнее. Этот человек но желает понять,
что без компромиссов - к римлянам и грекам не подойдешь. Когда Иосиф
наконец благополучно закончил семь книг своей "Иудейской войны", Юст и
тогда, среди бурного одобрения столицы, только улыбнулся убийственно
дерзкой улыбкой: "Я не знаю никого, кто бы лучше умел находить трамплин
для своей карьеры, чем вы", - зачеркнув этими словами труд всей жизни
Иосифа. И затем этот дерзновеннейший человек, которого, если бы не Иосиф,
уже и на свете-то не было бы, принялся писать заново Иосифову "Иудейскую
войну", какой она виделась ему, Юсту. Пусть! Иосиф не боится. Книга будет
такая же, как те несколько тощих книжонок, которые опубликовал Юст:
резкая, ясная, отшлифованная и не оказывающая никакого воздействия. Его же
собственная книга - хоть и на убогом греческом языке и с компромиссами -
выдержала испытание. Она подействовала, будет действовать, останется.
Но довольно о Юсте. Он - далеко, в своей Александрии, и пусть там
остается. Иосиф садится за письменный стол, берет рукопись Финея, своего
секретаря. Как обычно, его раздражает беглый, неряшливый почерк этого
субъекта. Разумеется, суть книги не в технике письма; но Иосиф привык к
той тщательности, с какой обычно изготовляются свитки священных еврейских
книг (*2), и он сердится.
Он быстро пробегает написанное. Да, безукоризненный греческий язык у
Финея, что и говорить! Иосифу не обойтись без его помощи. Иосиф живо и
свободно владеет арамейским и еврейским, а вот его греческому языку
недостает нюансов. Он заплатил за раба Финея очень дорого и скоро понял,
что второго такого сотрудника ему не найти. Никто лучше Финея не умел
угадывать, чего именно хочет Иосиф. Однако Иосиф скоро увидел также и то,
что Финей, гордый своим эллинством, в глубине души презирает все
еврейское. И секретарь по-своему дает это понять. Как часто, почти
издеваясь, показывает он, с какой гибкостью способен проследить все
оттенки мысли Иосифа и затем придать какой-нибудь фразе окончательную
шлифовку, которой жаждет Иосиф. Но потом, именно тогда, когда Иосиф со
всей пылкостью стремится выразить мысль или чувство в наиболее отделанной
форме, Финей отказывает ему в помощи, хитрец прикидывается дураком, ищет
усердно и услужливо и ничего не находит, наслаждается его бессильным
барахтаньем в поисках нужного слова и в конце концов оставляет его в
полном замешательстве. Несмотря на все услуги, Иосиф охотнее всего выгнал
бы его из своего дома.
Но этого нельзя. Он не в состоянии отвязаться от него, так же, как и от
Юста. Дорион, жена Иосифа, уже не может обходиться без этого человека, она
сделала его воспитателем маленького Павла, и мальчик тоже влюблен в грека
по уши.
"Семидесяти семи принадлежит ухо мира, и я один из них". Все называют
его счастливцем. Он - великий писатель в стране, где, после императора,
чтут больше всего писателя. Но этот великий писатель теперь уже не может