"Лион Фейхтвангер. Еврей Зюсс" - читать интересную книгу автора

светло-коричневый кафтан тончайшего сукна, и аккуратно со вкусом завитой и
напудренный парик, и легко наплоенные кружевные манжеты, которым одним
цена верных сорок гульденов. Он всегда питал приязнь к этому Зюссу
Оппенгеймеру, у которого предприимчивость и жадность к жизни так и
искрились в больших, неутомимых, выпуклых глазах. Вот каково, значит,
новое поколение! Он сам, Исаак Ландауер, чего только не перевидал на своем
веку, от трущоб еврейского квартала до увеселительных замков власть
имущих. Тесноту, грязь, преследования, бедствия, смерть, угнетение,
предельное бессилие! И блеск, простор, произвол, великодержавие и
великолепие. Он, как очень немногие, еще человека три-четыре в империи,
усвоил весь механизм дипломатии, до мельчайших деталей изучил все
двигатели тайны и мира и управления людьми. Бессчетные дела изощрили его
взгляд в распознавании всяческих взаимодействий, и он добродушным и
насмешливым знанием знал мелкую унизительную зависимость власть имущих. Он
знал, что в мире существует лишь одна реальная сила: деньги. Война и мир,
жизнь и смерть, женская добродетель, власть папы вязать и разрешать,
свободолюбие представителей сословий, чистота аугсбургского исповедания
(*5), корабли на морях, деспотизм государей, насаждение христианства в
Новом Свете, любовь, благочестие, малодушие, роскошество, порок и
добродетель - все могло быть выражено цифрами, в основе и в итоге всего
были деньги. И он, Исаак Ландауер, сам находился у истоков, сам мог
по-своему направить течение, мог оплодотворить и иссушить. Но не так он
был глуп, чтобы кричать о своей власти, он держал ее в тайне, и лишь
легкая, скупая, ироническая усмешка одна свидетельствовала о его знании и
власти. И еще вот что. Возможно, раввины и ученые еврейского квартала были
правы, когда с точнейшими, подробностями, как о подлинной
действительности, рассказывали о боге и талмуде, о райском саде и долине
проклятий; лично он за недостатком времени не занимался обсуждением таких
вопросов и скорее склонялся к тем французам, которые с изящной насмешкой
отметали их; и сам в повседневной жизни не заботился о них, ел, что хотел,
в субботу вел себя как в будний день, но в одежде и наружности упрямо
держался традиций, завещанных праотцами. Долгополый кафтан пристал к нему,
как собственная кожа. В этом кафтане входил он в кабинет любого государя и
самого императора. То было второе, более глубокое и затаенное выражение
его власти. Он не признавал перчаток и парика. Он был нужен и так - в
лапсердаке и с пейсами - и в этом заключалось его торжество.
Но вот оно новое поколение - этот самый Иозеф Зюсс Оппенгеймер. Вот он
красуется горделиво, и туфли у него с пряжками, и манжеты кружевные, и сам
он такой чванный. Грубовато оно - это новое поколение. Ему неведомо тонкое
удовольствие таить про себя власть, обладать ею и не показывать ее,
тончайшее удовольствие скрытого самоуслаждения. Брелоки и атласные штаны,
и элегантная дорожная карета, и слуга на запятках, и все мелкие внешние
признаки богатства для него важнее, чем надежно запрятанные в ларце
долговые обязательства города Франкфурта или маркграфства Баденского.
Поколение, лишенное тонкого понимания и вкуса.
И тем не менее он благоволил к Зюссу. Так и чувствовалось, что тот
напряжением всех сил жадно стремится урвать себе львиную долю лакомого
пирога жизни. Он сам, Исаак Ландауер, спустил суденышко молодого человека
на воду, когда тот, при всех стараниях и бешеной энергии, никак не мог
оттолкнуться от берега. Ну, зато теперь полноводный поток нес суденышко, а