"Лион Фейхтвангер. Семья Опперман" - читать интересную книгу автора

мыслью. Он без умолку говорит, сердечно, радостно. Но подарок Сибиллы
невольно расшевелил в нем обычно дремлющее чувство, которому он никогда не
дает воли. Сибилла, вопреки доброму желанию их обоих всецело принадлежать
друг другу всегда остается на периферии его существования.
Она стоит перед портретом старика Оппермана. Она знает, как он дорог
Густаву, радуется, что портрет наконец здесь; тоном знатока говорит о том,
как он хорошо сочетается со всей обстановкой кабинета. По свойственной ей
манере, она тщательно, как бы взвешивая, всматривается в изображение
хитрого, довольного, счастливого человека.
Все это как нельзя лучше гармонирует: оригинал, художник и эпоха. И все
это очень на месте здесь.
- А интересно, каково бы жилось такому Эммануилу Опперману в наше
время? - произносит она в раздумье.
В сущности, толковое и уместное замечание. Стоило призадуматься над
тем, как в наши дни утверждал бы свое существование человек склада
Эммануила Оппермана. Однако и это замечание Сибиллы кольнуло Густава.
Да, эпоха, в которую жил Эммануил Опперман, канула в вечность, хотя для
Густава она была еще живой. Какими мелкими казались теперь все ее заботы,
какими простыми ее проблемы, как медленно, незатейливо, скучно текла жизнь
такого человека, как Эммануил Опперман, по сравнению с жизнью среднего
человека наших дней. Конечно, в замечании Сибиллы не было ничего обидного,
ведь она прямо-таки оторваться не может от портрета. И все-таки Густаву,
без всякого на то основания, кажется, что замечание Сибиллы направлено
против него. Часы тикали, "глаз божий" катился слева направо и поглядывал,
как люди проводят свое время. Сибилла стояла перед портретом покойного.
Густава вновь охватило томление праздности, то легкое, неприятное чувство
неудовлетворенности, то ощущение пустоты, которое мелькнуло у него сегодня
утром.
Он обрадовался, когда Шлютер доложил, что обед подан. Обед прошел
весело. Густав Опперман кое-что смыслил в хорошей кухне. Сибилла Раух
веселила его забавными шутками, для которых всегда находила неожиданную,
изящную форму. Густаву очень нравился ее южногерманский говор. Ему было
пятьдесят лет, и он был очень молод. Он сиял.
Радость его достигла полноты, когда к десерту подоспел его друг,
профессор Артур Мюльгейм, а с ним Фридрих-Вильгельм Гутветтер - новеллист.
Оба они удачно дополняли Сибиллу и Густава.
Артур Мюльгейм - вертлявый человечек, с веселым, умным лицом,
испещренным множеством складок и морщинок. Всего на несколько лет старше
Густава, неугомонный, всегда с готовой шуткой на устах, один из лучших
юристов Берлина, он во многом сходился с Густавом. Они состояли членами
одного и того же клуба, им нравились одни и те же книги, женщины. Артур
Мюльгейм интересовался, кроме того, политикой, а Густав Опперман спортом,
так что у них всегда был избыток тем друг для друга. Мюльгейм прислал
Густаву ассортимент отменных пятидесятилетних коньяков и водок. Он считал
полезным для здоровья употреблять те напитки, которые по своим годам
соответствуют возрасту пьющего.
Шестидесятилетний Гутветтер, миниатюрный, с огромными детскими глазами
на тихом лице, очень выхоленный, в подчеркнуто старомодной одежде, был
поэтом. Он писал маленькие, тщательно отшлифованные новеллы, которые
превозносились критикой, но которые мало кто читал и умел оценить. В